Светлана Адоньева рассказывает о поведенческих и ментальных стереотипах, которые постсоветский человек нередко принимает за свой личный характер и внутренний мир
Светлана Адоньева. Дух народа и другие духи. СПб.: Амфора, 2009.
Научно-популярная книга петербургского фольклориста и антрополога Светланы Адоньевой посвящена коллективным действиям и чувствам, которые мы унаследовали от прошлого. Казалось бы, то, о чём пишет исследовательница, было в России если не всегда, то уж точно появилось задолго до революции. Почитание материнства при сильном желании можно возвести к эпохе матриархата, Деда Мороза — к временам язычества, Нового года — к Петровским реформам, Пушкина — к золотому веку русской литературы. Среднестатистический образованный россиянин не задаётся вопросом, когда и почему вышеупомянутые персонажи и практики стали общенародными.
Опираясь на работы предшественников или проводя собственные исследования, Светлана Адоньева показывает, что произошло их воцарение и повсеместное распространение… в советскую эпоху.
До 30-х годов прошлого века в России не было ни всенародного почитания Пушкина, ни современного Нового года. Не было в русских сказках никакого Деда Мороза, русского Санта-Клауса, доброго дедушки всех детей, а был лишь Морозко — суровый дух, который испытывал девушек на пригодность к замужеству. Что же касается «материнских рук», о которых вспоминают русские люди XIX века, то принадлежали они не матерям, занятым производительным трудом, а бабушкам и прабабушкам.
Адоньева не была бы антропологом, если б не попыталась описать социальный контекст, породивший новую мифологию, а также её функции. Так появляется один из интереснейших сюжетов книги — осуществлённая сверху модернизация по преимуществу крестьянской страны. Связь риторики и реальной политики здесь оказывается довольно затейливой. К примеру, насаждая культ материнства, Советское государство через систему роддомов устанавливает над роженицами жёсткий контроль, становясь своего рода коллективной свекровью. А вот крестьянин-мужчина в условиях «старшинства» партии и государства лишается возможности стать «большаком» (главой патриархальной семьи) и превращается в «вечного парня», крайне плохо приспособленного к жизни.
Внушительный набор инструментов (феноменологическая социология, теория габитуса, философия языка) выручает исследовательницу даже тогда, когда имеющийся в её распоряжении фактический материал весьма скуден, — например, в главе про советский Первомай, который она остроумно трактует как ритуал, учреждающий единое социальное тело, порой даже вопреки личным убеждениям участников.
Единственное, с чем трудно согласиться, — это с надеждой, что книга поможет «собаке Павлова» (постсоветскому человеку) вернуться к своему «природному поведению». Всё-таки свято место пусто не бывает. Совсем без стереотипов мы жить не можем. Другое дело, что иной раз унаследованные от прошлого поведенческие программы уже не соответствуют нынешним условиям и требуют замены.
И вот для решения этой проблемы «Дух народа» может оказаться очень полезным.
Текст: Василий Костырко
Источник: Частный корреспондент