В своём десятом романе Салман Рушди синтезирует восточную и западную литературную традицию, для того чтобы напомнить известную истину
Салман Рушди. Флорентийская чародейка. СПб.: Амфора, 2009.
События совсем свежего, 2008 года, романа Рушди разворачиваются на протяжении всего XVI века во Флоренции и в Сикри (столице Великих Моголов), среди главных действующих лиц — подлинные исторические личности. Западные — генуэзский адмирал Андреа Дориа, флорентийские — государственный деятель Никколо Макиавелли и правители Джулиано и Лоренцо де Медичи; восточные — индийский падишах Акбар со своим сыном Салимом и дедом Бабуром, а также последовательно побеждавшие один другого бухарский шах Шейбани, азербайджанский шахиншах Исмаил Сефеви и османский султан Селим I.
Но объединяет всех этих могучих мужей со звучными именами вымышленный — и виртуозно инкрустированный в многофигурное историческое панно — персонаж: принцесса Кара-Кёз, то есть Черноглазка, младшая сестра тимурида Бабура, основателя династии Великих Моголов. Юная принцесса была вытребована шахом Шейбани в качестве заложницы, а затем решительно отказалась возвращаться к брату (за что её имя якобы и оказалось вычеркнуто из летописей) и предпочла начать жизнь самостоятельной девушки, что в XVI веке (как, впрочем, и во все времена) означало любить победителя и немедленно ускользать из-под крыши дома, в котором поселилось поражение.
Следуя этой безошибочной стратегии, красавица Черноглазка через Самарканд, Мерв и Стамбул попадает во Флоренцию, на родину своего последнего покровителя, кондотьера по имени Аргалья-турок (прозванного так потому, что он полжизни прослужил султану), где начинает кружить голову последним Медичи. Кончается это плохо и для Медичи, и для неё. Что случилось с Медичи, всем известно, а Анджелика (такое имя носит Черноглазка в Европе) вынуждена переселиться в Новый Свет — уже без Аргальи, но с другим мужчиной, скорее просто спутником, чем покровителем, фамилию которого носит её золотоволосый сын.
Этот сын, добравшийся с большими приключениями до трона Акбара, и рассказывает ему о жизни своей предполагаемой матери, ввергая падишаха, и без того склонного к мечтательности, в ещё большую задумчивость. «Предполагаемой» — потому что тут что-то не так с датами. Бойкому чужеземцу на вид не больше тридцати, а описываемые события могли происходить не ранее чем пятьдесят-шестьдесят лет назад. Но и это противоречие в конце разрешается — самым неожиданным, парадоксальным образом, оставляя читателей в недоумении: что же всё-таки здесь правда, что — фантазии утопающего в знойном мареве падишаха, а что — просто враньё находчивого авантюриста?
Рушди не впервой густо населять свои романы реальными персонажами и историческими катаклизмами. Но на сей раз, из-за отдалённости эпохи, ему пришлось предпринять нешуточные исторические штудии. Он даже снабдил книгу, словно это не роман, а нон-фикшн, семистраничным списком использованной литературы, в котором перечислены труды по истории Великих Моголов и Османов, экспедициям Америго Веспуччи, жизнеописания Медичи и Макиавелли и даже такие сочинения, как «Оккультные силы: политика ведовства и суеверий в ренессансной Флоренции» и «Куртизанки итальянского Ренессанса», без которых вызвать к жизни чародейку Анджелику действительно было бы затруднительно. К чести Рушди, не забывает он указать и «Неистового Роланда» Ариосто, откуда позаимствованы главные герои: Анджелика, принцесса Катая, и её брат Аргалий со свитой из четырёх великанов (в романе их роль ненавязчиво выполняют здоровяки-швейцарцы).
По мере выхода в России всё новых и новых романов Салмана Рушди он, слава богу, постепенно перестаёт считаться «скандально известным» и начинает представать перед русскими читателями в более подходящем ему качестве — как один из крупнейших современных англоязычных писателей, виртуозный рассказчик и непревзойдённый выдумщик, неутомимый сшиватель традиций Востока и Запада.
Здесь сразу вспоминается, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут», на что можно возразить, что слова эти понимают в смысле ровно противоположном тому, который вкладывал в них сам Киплинг. Ведь последующие строки: «Но нет Востока и Запада нет, чтó племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт?» — прямо указывают: яркая личность сильнее географии.
Именно этот тезис и отстаивает, балансируя на грани эпоса, волшебной сказки и исторической хроники, Рушди в этом романе — по-западному авантюрном и по-восточному красочном. А главное – увлекательном и глубоком одновременно, как и положено произведению по-настоящему большого писателя.
* * *
Критика:
Лев Данилкин («Афиша»):
«Разумеется, проще всего снабдить «Чародейку» ярлыком «магический реализм» — что по нынешним временам означает: морально устаревшая, повторяющая классические образцы («Сто лет одиночества», «Химера», «Дети полуночи») и основанная на маловразумительной комбинации фольклора и натурализма проза, автору которой нечего сказать, и, чтобы скрыть это, он склонен прибегать к ложной многозначительности. И если бы роман был подписан чьей-либо ещё фамилией — именно так всё и было бы; ага, ещё один неисправимый павич, пытающийся заработать на своём таланте морочить читателю голову. Но по «Детям полуночи», да и по всему остальному, мы знаем, что Рушди умнее своих классификаторов, что ему есть что сказать — и он вряд ли стал бы выпускать книжку только для того, чтобы продемонстрировать умение копировать свой собственный почерк.
На самом деле «Чародейка» не просто вольная реконструкция эпохи первых контактов Запада и Востока, а роман-метафора, метафора истории. В фундаменте романа — довольно здравая мысль: то, что общепризнанно считается достоверной историей, на самом деле есть компромисс, достигнутый авторитетными авторами и основанный на натяжках в хронологии, а также смеси подлинных событий и фантомных отражений. Это роман о том, что, если как следует присмотреться, учебник истории начинает распадаться; он основан на свидетельствах шахерезад и слишком плохо склеен. Это учебник, кишащий царевнами-призраками, о которых много говорят, но которых, как бы это поточнее выразиться, никогда не было; и они оказываются более реальными, чем исторические фигуры, которые в самом деле существовали. Разумеется, Рушди не историк — и такая мутная история, история-мифология, не вызывает у него аллергии; скорее наоборот — ведь любой писатель знает, что вымысел в высшем смысле правдивее «фактов».
Лиза Новикова (Infox.ru):
«Писатель, для которого вечный диалог Востока и Запада составил не только фабулу романов, но и сюжет его собственной жизни, во «Флорентийской чаровнице» придумывает для этой темы новое, богатое и причудливое оформление. Здание романа он возводит сразу на двух площадках, одна из которых – Индия, другая — ренессансная Италия.
Но всё это напряжение, кажущееся невозможным родство Востока и Запада, на самом деле — лишь отвлекающий манёвр. Автор с самого начала лелеет идею о сходстве двух миров, проступающем несмотря ни на какие различия и препятствия. А чтобы свести в романе некоторых исторических персонажей, Рушди пришлось даже закрыть глаза на временные несоответствия. Зато в том, что касается поклонения красоте, а также гедонизма и прочей «невоздержанности», тут оба мира оказались схожи, и сказочник Рушди мог спокойно устраивать им «очную ставку».
Константин Мильчин («Ведомости. Пятница»):
«Повествование будет переноситься из страны в страну, из прошлого в настоящее, а реальные исторические лица будут пересекаться с выдуманными героями. Наверное, это самый красивый и изящный роман Рушди».
Лиза Биргер («Weekend»):
«Вокруг Рушди всегда что-то шумит. Стоит ему появиться на публике, за ним мерещится шахид с гранатой. Только в прошлом году он стал лауреатом «Букера Букеров», но его последний роман «Флорентийская чародейка» не вошёл даже в шорт-лист премии 2008 года, несмотря на то что профессор и председатель, между прочим, букеровского жюри Джон Сазерленд пообещал съесть свой экземпляр романа, если Рушди эту премию не выиграет. И далеко не все читатели единодушны в оценке романа: если в Англии «Чародейку» дружно восхваляли во главе с господином Сазерлендом, то американская критика во главе с влиятельнейшей Мичико Какутани так же единодушно его разгромила.
Но, как любая шумиха, и хвала и ругань только притягивают читателя к каждому новому роману писателя. Тем более что во «Флорентийской чародейке» он попытался отойти от магического реализма и написать исторический роман. Десятилетия изысканий вылились в шестистраничную библиографию в конце книги. Среди героев романа, действие которого происходит в Индии и Флоренции XVI века,— Великий Могол, индийский император Акбар, английская королева Елизавета I, Петрарка, Савонарола и Никколо Макиавелли. Впрочем, без магии в романе всё равно не обошлось».
Нина Иванова (TimeOut):
«Флорентийская чародейка» — в каком-то смысле близкий к постмодернистскому идеалу роман, и это роднит зрелого Рушди с его турецким коллегой Орханом Памуком. Видимо, в самой восточной натуре есть то, что способно не просто примирить противоречия серьёзного и развлекательного, но как бы и вовсе их не заметить. «Чародейку» можно прочесть как волшебную сказку, как игривый авантюрный роман, как притчу о Западе, Востоке и природе человека, как горькую и поэтичную повесть о власти воображения. Так лёгкая и грациозная плутовская история превращается в зеркало, отражающее тысячи лиц».
Наталья Талалай (Культпросвет):
«Флорентийская чародейка» Салмана Рушди потрясает количеством героев (больше разве что у Маркеса да Льва Толстого), которые между собой пересекаются лишь в вымышленных мирах. В результате текст, хотя и имеет основную сюжетную линию, постоянно распадался на маленькие новеллы. К примеру, рассказа о том, как воспитывали янычар, и почему в плен не брали детей евреев и цыган. Или подробное описание слоёв запахов, от которых публика буквально млела. (Привет Зюскинду от Рушди!) А также лекарственные снадобья от чумы. После надцатой страницы я поняла, что смогу дочитать книгу только в том случае, если оставлю попытку запомнить все исторические факты вперемешку со сказками, и не буду обращать внимание на родственные связи героев. Ибо нельзя проследить движение «жителей» муравейника».
Кирилл Решетников («Взгляд»):
«Факты и вымысел смешиваются здесь в самых немыслимых пропорциях, и отнюдь не исторический вектор определяет ход событий. Рушди всегда любил развлекать западную аудиторию ориентальными небылицами. Совершенно особым образом эта его слабость проявилась в маленькой книжке «Гарун и Море Историй», которая вдобавок парадоксальным образом напоминает английскую литературную сказку. Во «Флорентийской чародейке» к восточным небылицам добавились западные, а персонажи почти сказочной природы стали главными, чего не происходит ни в одном из других, переведённых на русский, романов Рушди».
В своём десятом романе Салман Рушди синтезирует восточную и западную литературную традицию, для того чтобы напомнить известную истину
Салман Рушди. Флорентийская чародейка. СПб.: Амфора, 2009.
События совсем свежего, 2008 года, романа Рушди разворачиваются на протяжении всего XVI века во Флоренции и в Сикри (столице Великих Моголов), среди главных действующих лиц — подлинные исторические личности. Западные — генуэзский адмирал Андреа Дориа, флорентийские — государственный деятель Никколо Макиавелли и правители Джулиано и Лоренцо де Медичи; восточные — индийский падишах Акбар со своим сыном Салимом и дедом Бабуром, а также последовательно побеждавшие один другого бухарский шах Шейбани, азербайджанский шахиншах Исмаил Сефеви и османский султан Селим I.
Но объединяет всех этих могучих мужей со звучными именами вымышленный — и виртуозно инкрустированный в многофигурное историческое панно — персонаж: принцесса Кара-Кёз, то есть Черноглазка, младшая сестра тимурида Бабура, основателя династии Великих Моголов. Юная принцесса была вытребована шахом Шейбани в качестве заложницы, а затем решительно отказалась возвращаться к брату (за что её имя якобы и оказалось вычеркнуто из летописей) и предпочла начать жизнь самостоятельной девушки, что в XVI веке (как, впрочем, и во все времена) означало любить победителя и немедленно ускользать из-под крыши дома, в котором поселилось поражение.
Следуя этой безошибочной стратегии, красавица Черноглазка через Самарканд, Мерв и Стамбул попадает во Флоренцию, на родину своего последнего покровителя, кондотьера по имени Аргалья-турок (прозванного так потому, что он полжизни прослужил султану), где начинает кружить голову последним Медичи. Кончается это плохо и для Медичи, и для неё. Что случилось с Медичи, всем известно, а Анджелика (такое имя носит Черноглазка в Европе) вынуждена переселиться в Новый Свет — уже без Аргальи, но с другим мужчиной, скорее просто спутником, чем покровителем, фамилию которого носит её золотоволосый сын.
Этот сын, добравшийся с большими приключениями до трона Акбара, и рассказывает ему о жизни своей предполагаемой матери, ввергая падишаха, и без того склонного к мечтательности, в ещё большую задумчивость. «Предполагаемой» — потому что тут что-то не так с датами. Бойкому чужеземцу на вид не больше тридцати, а описываемые события могли происходить не ранее чем пятьдесят-шестьдесят лет назад. Но и это противоречие в конце разрешается — самым неожиданным, парадоксальным образом, оставляя читателей в недоумении: что же всё-таки здесь правда, что — фантазии утопающего в знойном мареве падишаха, а что — просто враньё находчивого авантюриста?
Рушди не впервой густо населять свои романы реальными персонажами и историческими катаклизмами. Но на сей раз, из-за отдалённости эпохи, ему пришлось предпринять нешуточные исторические штудии. Он даже снабдил книгу, словно это не роман, а нон-фикшн, семистраничным списком использованной литературы, в котором перечислены труды по истории Великих Моголов и Османов, экспедициям Америго Веспуччи, жизнеописания Медичи и Макиавелли и даже такие сочинения, как «Оккультные силы: политика ведовства и суеверий в ренессансной Флоренции» и «Куртизанки итальянского Ренессанса», без которых вызвать к жизни чародейку Анджелику действительно было бы затруднительно. К чести Рушди, не забывает он указать и «Неистового Роланда» Ариосто, откуда позаимствованы главные герои: Анджелика, принцесса Катая, и её брат Аргалий со свитой из четырёх великанов (в романе их роль ненавязчиво выполняют здоровяки-швейцарцы).
По мере выхода в России всё новых и новых романов Салмана Рушди он, слава богу, постепенно перестаёт считаться «скандально известным» и начинает представать перед русскими читателями в более подходящем ему качестве — как один из крупнейших современных англоязычных писателей, виртуозный рассказчик и непревзойдённый выдумщик, неутомимый сшиватель традиций Востока и Запада.
Здесь сразу вспоминается, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут», на что можно возразить, что слова эти понимают в смысле ровно противоположном тому, который вкладывал в них сам Киплинг. Ведь последующие строки: «Но нет Востока и Запада нет, чтó племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт?» — прямо указывают: яркая личность сильнее географии.
Именно этот тезис и отстаивает, балансируя на грани эпоса, волшебной сказки и исторической хроники, Рушди в этом романе — по-западному авантюрном и по-восточному красочном. А главное – увлекательном и глубоком одновременно, как и положено произведению по-настоящему большого писателя.
* * *
Критика:
Лев Данилкин («Афиша»):
«Разумеется, проще всего снабдить «Чародейку» ярлыком «магический реализм» — что по нынешним временам означает: морально устаревшая, повторяющая классические образцы («Сто лет одиночества», «Химера», «Дети полуночи») и основанная на маловразумительной комбинации фольклора и натурализма проза, автору которой нечего сказать, и, чтобы скрыть это, он склонен прибегать к ложной многозначительности. И если бы роман был подписан чьей-либо ещё фамилией — именно так всё и было бы; ага, ещё один неисправимый павич, пытающийся заработать на своём таланте морочить читателю голову. Но по «Детям полуночи», да и по всему остальному, мы знаем, что Рушди умнее своих классификаторов, что ему есть что сказать — и он вряд ли стал бы выпускать книжку только для того, чтобы продемонстрировать умение копировать свой собственный почерк.
На самом деле «Чародейка» не просто вольная реконструкция эпохи первых контактов Запада и Востока, а роман-метафора, метафора истории. В фундаменте романа — довольно здравая мысль: то, что общепризнанно считается достоверной историей, на самом деле есть компромисс, достигнутый авторитетными авторами и основанный на натяжках в хронологии, а также смеси подлинных событий и фантомных отражений. Это роман о том, что, если как следует присмотреться, учебник истории начинает распадаться; он основан на свидетельствах шахерезад и слишком плохо склеен. Это учебник, кишащий царевнами-призраками, о которых много говорят, но которых, как бы это поточнее выразиться, никогда не было; и они оказываются более реальными, чем исторические фигуры, которые в самом деле существовали. Разумеется, Рушди не историк — и такая мутная история, история-мифология, не вызывает у него аллергии; скорее наоборот — ведь любой писатель знает, что вымысел в высшем смысле правдивее «фактов».
Лиза Новикова (Infox.ru):
«Писатель, для которого вечный диалог Востока и Запада составил не только фабулу романов, но и сюжет его собственной жизни, во «Флорентийской чаровнице» придумывает для этой темы новое, богатое и причудливое оформление. Здание романа он возводит сразу на двух площадках, одна из которых – Индия, другая — ренессансная Италия.
Но всё это напряжение, кажущееся невозможным родство Востока и Запада, на самом деле — лишь отвлекающий манёвр. Автор с самого начала лелеет идею о сходстве двух миров, проступающем несмотря ни на какие различия и препятствия. А чтобы свести в романе некоторых исторических персонажей, Рушди пришлось даже закрыть глаза на временные несоответствия. Зато в том, что касается поклонения красоте, а также гедонизма и прочей «невоздержанности», тут оба мира оказались схожи, и сказочник Рушди мог спокойно устраивать им «очную ставку».
Константин Мильчин («Ведомости. Пятница»):
«Повествование будет переноситься из страны в страну, из прошлого в настоящее, а реальные исторические лица будут пересекаться с выдуманными героями. Наверное, это самый красивый и изящный роман Рушди».
Лиза Биргер («Weekend»):
«Вокруг Рушди всегда что-то шумит. Стоит ему появиться на публике, за ним мерещится шахид с гранатой. Только в прошлом году он стал лауреатом «Букера Букеров», но его последний роман «Флорентийская чародейка» не вошёл даже в шорт-лист премии 2008 года, несмотря на то что профессор и председатель, между прочим, букеровского жюри Джон Сазерленд пообещал съесть свой экземпляр романа, если Рушди эту премию не выиграет. И далеко не все читатели единодушны в оценке романа: если в Англии «Чародейку» дружно восхваляли во главе с господином Сазерлендом, то американская критика во главе с влиятельнейшей Мичико Какутани так же единодушно его разгромила.
Но, как любая шумиха, и хвала и ругань только притягивают читателя к каждому новому роману писателя. Тем более что во «Флорентийской чародейке» он попытался отойти от магического реализма и написать исторический роман. Десятилетия изысканий вылились в шестистраничную библиографию в конце книги. Среди героев романа, действие которого происходит в Индии и Флоренции XVI века,— Великий Могол, индийский император Акбар, английская королева Елизавета I, Петрарка, Савонарола и Никколо Макиавелли. Впрочем, без магии в романе всё равно не обошлось».
Нина Иванова (TimeOut):
«Флорентийская чародейка» — в каком-то смысле близкий к постмодернистскому идеалу роман, и это роднит зрелого Рушди с его турецким коллегой Орханом Памуком. Видимо, в самой восточной натуре есть то, что способно не просто примирить противоречия серьёзного и развлекательного, но как бы и вовсе их не заметить. «Чародейку» можно прочесть как волшебную сказку, как игривый авантюрный роман, как притчу о Западе, Востоке и природе человека, как горькую и поэтичную повесть о власти воображения. Так лёгкая и грациозная плутовская история превращается в зеркало, отражающее тысячи лиц».
Наталья Талалай (Культпросвет):
«Флорентийская чародейка» Салмана Рушди потрясает количеством героев (больше разве что у Маркеса да Льва Толстого), которые между собой пересекаются лишь в вымышленных мирах. В результате текст, хотя и имеет основную сюжетную линию, постоянно распадался на маленькие новеллы. К примеру, рассказа о том, как воспитывали янычар, и почему в плен не брали детей евреев и цыган. Или подробное описание слоёв запахов, от которых публика буквально млела. (Привет Зюскинду от Рушди!) А также лекарственные снадобья от чумы. После надцатой страницы я поняла, что смогу дочитать книгу только в том случае, если оставлю попытку запомнить все исторические факты вперемешку со сказками, и не буду обращать внимание на родственные связи героев. Ибо нельзя проследить движение «жителей» муравейника».
Кирилл Решетников («Взгляд»):
«Факты и вымысел смешиваются здесь в самых немыслимых пропорциях, и отнюдь не исторический вектор определяет ход событий. Рушди всегда любил развлекать западную аудиторию ориентальными небылицами. Совершенно особым образом эта его слабость проявилась в маленькой книжке «Гарун и Море Историй», которая вдобавок парадоксальным образом напоминает английскую литературную сказку. Во «Флорентийской чародейке» к восточным небылицам добавились западные, а персонажи почти сказочной природы стали главными, чего не происходит ни в одном из других, переведённых на русский, романов Рушди».
Текст: Михаил Визель
Источник: Частный корреспондент
