Бестселлеры XVIII века

Интимная переписка со знатной девушкой, путешествие на летающий остров, критика правления Петра Великого и другие хиты, которыми зачитывалась Европа три столетия назад и которые и сегодня могут поразить читателя.

Иллюстрированное издание «Приключений Телемака». 1717 год © Bibliothèque nationale de France
Иллюстрированное издание «Приключений Телемака». 1717 год © Bibliothèque nationale de France

На начало XVIII века пришлось становление массового книгопечатания, книжного рынка и возникновение самого феномена бестселлера — книги, выходящей большими тиражами и благодаря своему коммерческому успеху встающей (хотя бы на время) в один ряд с классическими текстами старых времен. Такие книги, перепечатывавшиеся в оригинале и быстро изготовленных переводах, приобретали общеевропейскую славу и формировали публику как инстанцию, способную обсуждать и критиковать политические, общественные и нравственные установления Старого порядка. Состав бестселлеров XVIII века отражал круг интересов этой публики: любовные, приключенческие и политические романы и их сатирические перепевы, политические и философские трактаты, популярные драмы и зарождающаяся журналистика.

Франсуа Фенелон. «Приключения Телемака» (1699)

Аллегорический роман о древней и современной политике, написанный благочестивым наставником французского наследника, запрещенный во Франции к печати и получивший благодаря этому скандальную известность во всей Европе. Богиня мудрости Минерва под видом наставника Ментора сопровождает Телемака, сына Одиссея, в поисках отца и на разных примерах объясняет ему обязанности и опасности королевского правления. За греческими именами читатели могли угадывать критику современных обстоятельств. В русском переводе роман был издан по личному приказу императрицы Елизаветы, после того как переводчик (Андрей Хрущев) был казнен при Анне Иоанновне по ложному обвинению.

«Чрез меру сильная власть всегда бывает пред великим падением, подобна луку крепко натянуту, который вскоре переломится, ежели не будет ослаблен, но кто смеет ослабити? Идоменей весь сею лестною властию упоен был, лишился бы престола своего, но исцелился. Боги послали нас избавити его от ослепленной и чрезмерной власти, которая человекам неприлична, и еще чудотворением очи его отворилися».

Журнал «Зритель» (1711–1712)

Одна из вех европейской журналистики — английский журнал Джозефа Аддисона и Ричарда Стиля, десятилетиями читавшийся, переводившийся и переиздававшийся в Англии и других странах Европы. Если в романах рассуждения о современной политике и культуре были одним из элементов вымышленного сюжета, то в новом формате журнала с короткими выпусками читатель получал доступ к размышлениям на серьезные темы, необременительно кратким и написанным легким слогом светского разговора. Одним из первых журнал предлагал своим разрозненным читателям роль общества, уполномоченного судить о политике и обо всем остальном.

«Так я живу в мире, скорее как наблюдатель человечества, чем как его член; я сделался философским политиком, солдатом, купцом и ремесленником, никогда не мешаясь ни в одно практическое дело. Я очень хорошо знаком с теорией мужа или отца и могу различить заблуждения в хозяйстве, делах и развлечениях других лучше, чем они сами, — как наблюдатели видят слабые места в игре, ускользающие от игроков. Я никогда не брал сторону ни одной партии со страстью и намерен сохранять точный нейтралитет между вигами и тори, если только боевые действия с одной из сторон не заставят меня выбирать между ними. Короче, я всегда действовал в своей жизни как созерцатель и намерен выдержать эту роль в настоящем издании».

Даниэль Дефо. «Робинзон Крузо» (1719)

Хрестоматийный роман представляет собой утопию капиталистической экспансии, освоения неевропейского мира европейцем-хозяином, строителем и дельцом. Выброшенный на необитаемый остров рабовладелец и работорговец отстраивает хозяйство — прообраз цивилизации из остатков корабельной утвари и местных материалов, а вслед за тем и естественное для него господство над «туземцами», обоснованное в колониальной риторике романа долгом благодарности. Популярность романа была связана не только с увлекательным сюжетом, но и с насущностью его тем, отзывавшихся главными вопросами общественного существования образованных классов в XVIII веке.

«Покидают отчизну в погоне за приключениями, сказал он, или те, кому нечего терять, или честолюбцы, жаждущие создать себе высшее положение; пускаясь в предприятия, выходящие из рамок обыденной жизни, они стремятся поправить дела и покрыть славой свое имя; но подобные вещи или мне не по силам, или унизительны для меня; мое место — середина, то есть то, что можно назвать высшею ступенью скромного существования, которое, как он убедился на многолетнем опыте, является для нас лучшим в мире, наиболее подходящим для человеческого счастья, избавленным как от нужды и лишений, физического труда и страданий, выпадающих на долю низших классов, так и от роскоши, честолюбия, чванства и зависти высших классов».

Джонатан Свифт. «Путешествия Гулливера» (1726)

Еще один роман о заморских путешествиях — опровержение капиталистического оптимизма Дефо. Английского путешественника выбрасывает раз за разом не на пустынные острова, а в диковинные цивилизации: придворную монархию лилипутов, простое общество великанов, на летающий остров ученых чиновников и, наконец, в нравственную утопию говорящих коней. Своеобычные в своих достоинствах и недостатках, эти миры не позволяют сделать вывода о благотворности прогресса и колонизации, но ставят под сомнение достоинства европейского политико-экономического строя, цивилизации и даже человеческой природы как таковой. Образец путешествия, в котором путешественник (и его читатель) должен прежде всего вопрошать себя и свой собственный мир, точнее — европейский строй XVIII века с его контрастом между архаическим общественным устройством и духом интеллектуальной и нравственной критики.

«Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия».

Аббат Прево. «История кавалера де Грие и Манон Леско» (1731)

Любовный роман — от «Принцессы Клевской» Мадам де Лафайет до «Опасных связей» Шодерло де Лакло — был едва ли не главным жанром, формировавшим культурный автопортрет предреволюционной Франции и востребованным ее читательской публикой. В романе Прево изображаются похождения двух молодых людей веселой эпохи Регентства, сделавших любовную страсть (а не устойчивые амплуа традиционного общества) стержнем своего существования. Читательская симпатия к аморальным героям заставляет поставить под вопрос саму идею нравственности как набора запретов.

«Размышляя о нравственных правилах, нельзя не дивиться, видя, как люди в одно и то же время и уважают их, и пренебрегают ими; задаешься вопросом, в чем причина того странного свойства человеческого сердца, что, увлекаясь идеями добра и совершенства, оно на деле удаляется от них».

Александр Поуп. «Опыт о человеке» (1734)

Философская поэма, рискованный опыт сочетания поэтической выразительности с абстрактно-философской темой, оправданием Бога и мирового порядка. Сочетая отзвуки различных изводов философского оптимизма (Шефтсбери, Лейбниц), Поуп вписывает их в поэтическую форму, с тем чтобы обнаружить в философских истинах непосредственную апелляцию к читателю, его личному нравственному и эмоциональному опыту. «Опыт о человеке» остается поэтому поэзией, улавливающей и задающей эмоциональный тон эпохи, мимолетные, но живо ощущаемые оттенки вечного вопроса, как быть человеком. Поэма была популярна в Англии и континентальной Европе, ее русский перевод был выполнен и напечатан по инициативе Ломоносова.

О счастье, наших цель желаний и конец!
Покой, довольство ли, приятность ли сердец,
Какое бы тебе название ни было,
Для одного тебя житье нам наше мило,
Для одного мечи, тиранства, му́ки, глад
И смерти самыя нимало не страшат.
Не знаем твоего ни имени, ни свойства,
Что ты за вещь, что в нас рождаешь беспокойства.
Всегда ты близко нас, далеко завсегда,
Где нет, тут все тебя мы ищем без плода.

Жан-Жак Руссо. «Юлия, или Новая Элоиза» (1761)

Eдва ли не самая популярная книга XVIII века, роман в письмах из швейцарской жизни, рассказывающий о любви нанятого учителя Сен-Пре и его высокородной ученицы Юлии д’Этанж. Брак их по общественным условиям невозможен, так что переписка героев становится лабораторией новой интимности, существующей вне, точнее в тени, традиционной семьи и вдали от привычного великосветского адюльтера. Это был не только литературный эксперимент: роман оказался столь точен, что читатели требовали от Руссо настоящих имен его героев.

«Целомудренная девица романов не читает, я же предварил сей роман достаточно ясным заглавием, дабы всякий, открывая книгу, знал, что перед ним такое. И если вопреки заглавию девушка осмелится прочесть хотя бы страницу — значит, она создание погибшее; пусть только не приписывает свою гибель этой книге: зло свершилось раньше. Но раз она начала чтение, пусть уж прочтет до конца: терять ей нечего».

Иоганн Вольфганг фон Гете. «Гец фон Берлихинген» (1773)

Один из первых опытов драматической разработки национальной исторической памяти по шекспировскому образцу. Пьеса разрушала устоявшиеся правила классицистической драмы и выводила на сцену бунт рыцаря старого покроя против законов нового, постфеодального порядка. Пьеса Гете приобрела моментальный успех: зарождавшийся интерес к национальной истории сочетался в ней с вполне современными проблемами — как и в других жанрах и произведениях этого времени, монархическая государственность и обеспеченный ею гражданский мир служит точкой отсчета для осмысления дилемм личной воли, одновременно притягательной и разрушительной.

«Мне сдаться? На гнев и милость? Ты с кем говоришь? Что я — разбойник? Скажи твоему начальнику, что к его императорскому величеству я, как всегда, чувствую должное уважение. А он, скажи ему, он может лизать меня в жопу».

Иоганн Вольфганг фон Гете. «Страдания юного Вертера» (1774)

Снова эпистолярный роман, отклик на Руссо и исповедь героя, который, подобно Сен-Прево второй части «Новой Элоизы», ищет себе места рядом с возлюбленной и ее мужем. Не умея смириться с отказом женщины и общественной неполноценностью плебея, герой кончает с собой. Литературное изобретение, или открытие, современного человека, неспособного найти себя в своей общественной роли и мировом порядке и строящего свою личность вокруг саморазрушительного средоточия уязвленной чувствительности. Роман сразу же приобрел огромную популярность, создал моду на меланхолию и положил начало литературным успехам жизнерадостного и благополучного Гете.

«„Что ты сделал, несчастный!“ — крикнул Вертер, бросаясь к арестованному. Тот посмотрел на него задумчиво, помолчал и наконец отчеканил невозмутимым тоном: „Не бывать ей ни с кем и с ней никому не бывать!“ Его ввели в харчевню, а Вертер поспешил прочь. Это страшное, жестокое впечатление произвело в нем полный переворот, на миг стряхнуло с него грусть, уныние, тупую покорность. Жалость властно захватила его, он решил во что бы то ни стало спасти того человека. Он так понимал всю глубину его страдания, так искренне оправдывал его даже в убийстве, так входил в его положение, что твердо рассчитывал внушить свои чувства и другим».

Вольтер. «Кандид, или Оптимизм» (1759)

Шарж на приключенческий роман, иронический обзор пестрого и исполненного конфликтами политического мира XVIII века — раздробленная Германия, религиозная Испания, известный большинству читателей Вольтера только из литературы путешествий Новый Свет. «Кандид» мгновенно приобрел известность благодаря своей иронии, хорошему тону умного человека, а подтрунивающего над любой ортодоксией, твердой верой в политический и метафизический порядок. Знаменитый проповедник этой веры, философ Панглосс, пародирует философию Лейбница и Поупа и произносит в финале формулу необходимого, но веселого смирения.

«Все события неразрывно связаны в лучшем из возможных миров. Если бы вы не были изгнаны из прекрасного замка здоровым пинком в зад за любовь к Кунигунде, если бы не были взяты инквизицией, если бы не обошли пешком всю Америку, если бы не проткнули шпагой барона, если бы не потеряли всех ваших баранов из славной страны Эльдорадо — не есть бы вам сейчас ни лимонной корки в сахаре, ни фисташек».

Шарль-Луи Монтескье. «О духе законов» (1748)

Еще один атлас политического мира, на этот раз исполненный в теоретическом ключе. Аналитически взвешенный разбор разных форм политического устройства и соответствующих им общественных пружин — честь в монархиях, страх в деспотиях, почти недостижимая «политическая добродетель» (патриотическая сознательность) в республиках. На этом атласе искала себя Россия: Монтескье анализировал петровские реформы, и его формулировки заимствовала Екатерина II для своего «Наказа» Уложенной комиссии. Одновременно одобряя и осуждая петровские реформы, Монтескье задал систему координат («Восток — Европа», «просвещенная монархия — деспотия»), в которых долго еще будет осмысляться русская государственность.

«Закон, обязывавший московитов брить бороду и укорачивать платье, и насилие Петра I, приказывавшего обрезать до колен длинные одежды каждого, кто входил в город, были порождением тирании. Есть средства бороться с преступлениями: это наказания; есть средства для изменения обычаев: это примеры. Легкость и быстрота, с которыми этот народ приобщился к цивилизации, неопровержимо доказали, что его государь был о нем слишком дурного мнения и что его пароды вовсе не были скотами, как он отзывался о них. Насильственные средства, которые он употреблял, были бесполезны: он мог бы достигнуть своей цели и кротостью».

Жан-Жак Руссо. «Об общественном договоре» (1762)

Политический трактат, оказавшийся провозвестником Великой французской революции и современных теорий демократического государства. Вступая в спор с почти повсеместно принятым в Европе монархическим порядком и его обоснованиями, Руссо не просто признает народ источником власти (это было общепризнанной аксиомой), но вверяет ему постоянно действующий теоретический суверенитет, не исчезающий в однократном акте установления правительств. Абстракция «общей воли», а не исторические институты власти становится точкой отсчета политической мысли и требует среди прочего признания права народа на бунт. Книга Руссо была сразу по выходе запрещена и стала библией политического вольномыслия.

«Меня могут спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что нужно делать, — я либо делал бы это, либо молчал. Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена, то, как бы мало ни значил мой голос в общественных делах, права подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах Правления, нахожу в моих разысканиях все новые причины любить образ Правления моей страны».

Фридрих Шиллер. «Разбойники» (1781)

Драма плаща и шпаги, один из самых известных (наряду с «Вертером» и «Гецем» Гете) текстов немецкой школы «бури и натиска» — недолговечной и скандальной литературной манеры, искавшей в преувеличенных вымыслах язык для общественных фрустраций образованной молодежи в обществе, управляемом геронтократическими иерархиями. Если ревнивый герой Гете готов оправдать совершенное другим убийство из ревности, добродетельный герой Шиллера Карл Моор сам становится разбойником после того, как брат лишает его отца, наследства и невесты. Исполненная гиперболических речей и невероятных поступков пьеса пользовалась огромной популярностью у зрителей, не стремившихся к карьере на большой дороге, но живо ощущавших разрушительность собственных желаний для традиционного порядка.

«Души тех, кого я придушил во время любовных ласк, кого я поразил во время мирного сна, души тех… Ха-ха-ха! Слышите этот взрыв пороховой башни над постелями рожениц? Видите, как пламя лижет колыбели младенцев? Вот он, твой венчальный факел! Вот она, твоя свадебная музыка! О, Господь ничего не забывает, он умеет все связать воедино. А потому прочь от меня, блаженство любви! А потому любовь для меня пытка! Вот оно, возмездие!»

Пьер Бомарше. «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1784)

Пользовавшаяся огромной популярностью комедия, в которой Дантон и Наполеон видели предвестие Великой французской революции. Изображает конфликт между высокородным дворянином, воплощающим нравственное разложение старой аристократии, и его слугой, завоевывающим по ходу пьесы право не уступать своему хозяину. Построенный на комических приемах переодевания и подслушивания сюжет о борьбе за благосклонность женщины выводит на сцену и ставит под вопрос основополагающие представления Старого порядка о любви как основании традиционной власти (высших сословий над низшими, мужа над женой): то, что дворянин считает любовью, зрителю видится недостойным принуждением.

В жизни есть закон могучий:
Кто пастух — кто господин!
Но рожденье — это случай,
Все решает ум один.
Повелитель сверхмогучий
Обращается во прах,
А Вольтер живет в веках.

Текст: Кирилл Осповат
Источник: arzamas.academy