Гротескный А-текст как новый тип fait-divers

posadskie_skazki О книге Светланы Замлеловой «Посадские сказки» (М.: «Ваш полиграфический партнёр», 2012. – С. 128.)

Надо обладать невероятным талантом, широкой эрудицией, обширными знаниями народных традиций, быта, и особенно языка, чтобы создать обобщенный образ общечеловеческого – Аз Есмь.

Интересное начало книги:

«Кругом обители Пресвятыя и Живоначальныя Троицы не то, чтобы раскинулся, а как-то уж скорее расползся одноименный монастырю городишко. Сущее недоразумение!» Перед Читателем вырисовывается картина какого-то места, типа «жили-были», детальные уточнения его построения, его ежедневия, его ремесел, его постепенного становления…

«Точно круги по воде, разошлись слободы мастерового и торгового люда от стен Троицкой обители».

Главным Субъектом-Объектом вырисовывается Обитель, «славная обитель», где кипит жизнь: «из храмов с раннего утра доносится молитвенное пение, из пекарни — дух свежего хлеба»… с его «перманентными» обитателями: «паломники… числом, если не превосходят, то уж, во всяком случае, не уступают городскому населению».

Монастырь, будучи в центре всей, представленной тут картины населенной местности, является причиной появления кругом него «городишка», вот тут и появляется противопоставление двух обитаемых людьми населенных мест, где вторая местность оказывается результативной, и тон Рассказчика меняется…

Имперсональный Рассказчик, противопоставляет Обитель городишке, обитателей Монастыря жителям «Сущего недоразумения»: «По оврагам и косогорам, шибелистыми улицами и похожими на извивающихся змей переулками, разлезся городишко, окружив обитель одноэтажными деревянными домишками, сараями, до недавнего времени крывшимися соломой, и лавками, торговавшими резными игрушками, иконами и харчевым товаром». Он успевает эксплицитно провести и границу между тем, что происходило в Обители и в деревянных домишках: «Как обитель славилась чудесами, так маленький, неказистый городишко, похожий на тщедушного мужичонка – что не прочь и выпить, и выместить горечь своих неудач на домашних – славился издавна, точно в противоположность святому месту, странными происшествиями». Так появляется опять оппозиция между двумя понятиями: «чудеса»/ «странные происшествия».

«Посадские Сказки» начинаются презентацией-введением, о которых упоминается выше. Как имперсональный Рассказчик проявляет себя в презентации? Его роль здесь априорно негативно-насмешливая в отношении жителей городишка, т.е. Он не идентифицируется с обобщенными характеристиками своих персонажей (Christo TODOROV. La linguistique opérative et la littérature française. FABER. 2003, p. 306), организуясь на базе антитезисной структуры восходящей градации и используя прием «отстранения» (Виктор Шкловский. ТЕОРИЯ ПРОЗЬІ»), Рассказчик предлагает вниманию Читателя материал, который от субъективно/объективного суждения неожиданно перерастает в обобщённое риторическое незаконченное утверждение: обращаясь директно к Читателю, Рассказчик как бы дает жителям «carte blanche» – т.е. возможность самим убедиться в… истинности рассказываемых происшествий. Это как проявляет себя основной Рассказчик:

«Не то, чтобы раскинулся – как-то расползся» (городишко) – «сущее недоразумение». Три утвердительные тезы составляют восходящую градацию, призванную передать Субъективное отношение Рассказчика к «городишке», построенному по оппозиционному принципу: «слободы мастерового/ слободы торговского люда «.

«Должно быть, заезжие людишки и были всегда причиной городской безалаберности и бестолковости». Утвердительная теза с подчеркнутым субъективным мнением имперсонального Рассказчика.

«А равно и тех небывалых событий, что происходили время от времени в городе, поражая воображение как самих горожан, так и чужаков». Утвердительная теза с тенденцией к обобщению; начинает проявляться прием.

«Вдруг подчиняя всё единому помыслу, единому чаянию, одной-единственной заботе». Утвердительная обобщающая теза, достигающая до идеи абсурда, при отсутствии пояснения типа: какой заботе и о чем?

«…Как обитель славилась чудесами, (утвердительная теза)/ так маленький, неказистый городишко, похожий на тщедушного мужичонка – что не прочь и выпить, и выместить горечь своих неудач на домашних». Силлогизм, исполняющий одновременно две противоположные функции: утвердительная теза с подчеркнутой субъективной негативностью мнения=сравнения имперсонального Рассказчика, создающая на базе субъективно/ объективного тезисного сравнения, недоброжелательный Образ городишки с его жителями и заезжими людьми.

«…Славился издавна, точно в противоположность святому месту, странными происшествиями». Обобщенный утвердительно/ отрицательный силлогизм.

«…Трудно настаивать, что произошедшее в одном каком-нибудь городе не могло в то же самое время произойти в другом». Риторическое обобщённое утверждение.

«…И что если писатель берётся описывать некое чудо, то уж непременно заимствует его, приноравливая к нужному времени и месту». Риторическое обобщенное утверждение с элементом условного наклонения, т.к. передается чье-то или чьи-то суждения.

«А происшествия, о которых пойдёт речь, действительно, не раз встречались на страницах газет и журналов, преподносимые то как достоверные события, то как писательская фантазия». Обобщенное риторическое утверждение с антитезисным построением с тенденцией к все более высокой степени дематериализации: то как достоверные/ то как писательская фантазия.

«Да вот хотя бы…» Нарушение функциональности, риторическое обобщённое утверждение незакончено.

«Впрочем, читатель и сам всё поймёт». Субъективное обобщённое риторическое утверждение, отсутствует тема, и смысл утверждения неясен.

«Но так или иначе, городишко»/ «жители которого узнавали себя в повестях и хрониках,»/ «никогда отчего-то не упоминался как место происшествия». Идея абсурда вытекает из антитезисного утверждения-отрицания: «узнавали себя»/ «городишко не упоминался», имперсональный Рассказчик в своих абсурдных суждениях приближается к своим персонажам: » Завралась ты совсем, убогая…».

«Всё то необыкновенное, что случалось в городе, передавалось изустно». Идея абсурда достигает самой высокой точки напряжения, благодаря введению слова «изустно»= никто не знает истины.

«И горожанам по сей день, например, памятна «. Нарушение функциональности: и предложение, и смысл остаются незаконченными – введение атемпоральности – который день? который год? когда происходили события в городишке, не упоминавшемся как место преступления; «памятна» для кого?

Так процесс презентации неожиданно прекращается. Появляется заглавие – синекдоха:

СКАЗКА О ТРЕХ СУНДУКАХ. Заглавие загадочное, т.к. «содержащее» – «сундуки» подсказывает о существовании неизвестного «содержимого». Эта тема напоминает о «пауках» в русских сказках: «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». А вот и «урок»:

«Три пса, похотью гонимые, забрались в голубятню, дабы в отсутствие хозяина разорить гнездо. Но от голубки посрамлены были и в клети под замки посажены. А кто те псы, узнают при помощи ключа. А ключ тот – от третьей клети, где под третьим псом лежит ключ от клети второго пса, а под вторым – от первой клети. А псов тех следует предать позору и бесчестию за то бесчестие, которое сами они замышляли. Праведного и неподкупного решения от вас ожидает невинная голубка». Так и подписано, – поднял глаза бургомистр, – «невинная голубка»».

Письмо от красавицы купчихи Христины – «невинной голубки» написано так, что читающий или слушающий понял(и), что речь идет об оскорбленном женском достоинстве, что «невинная голубка» сама успела справиться с тремя похотливыми представителями сильного пола… Так были ли они наказаны? Нет! Почему?! Потому что процесс вскрытия трех сундуков оказался таким впечатляющим, настолько зрелищным, что собравшимся вообще было не до наказания… Да и за что трех «псов» наказывать, если «голубка» осталась «НЕВИННОЙ»? Кто же получил урок? Предположим, что урок за похотливость получена тремя похотливцами. Но так ли это? Вот их «явление» народу:

«Один сундук слуга не смог отпереть. Но в замке другого сундука ключ вдруг легко повернулся, замок щёлкнул, и слуга отбросил крышку. В это самое время в не по размеру длинном сером подряснике, с намотанной на голове не то женской шалью, не то скатертью с кистями, из сундука выскочил некто, метнулся в сторону и бросился наутёк. Поднялся визг, дамы кинулись к своим мужьям, а бургомистерша Вонлярлярская даже попыталась упасть в обморок…» – перед собравшимися появляется карикатурная фигура, ее описание передано чрез перцептивное восприятие, построенное на базе несоответствия «одежды» с размерами фигуры и ее принадлежности к мужскому полу, полу сильному:

«Первый пес, похотью гонимый» = «некто»/ «не по размеру длинный серый подрясник» – «не то женская шаль, не то скатерть с кистями». Теза – метафоричное определение / антитеза. Подобное контрастное «построение» статично, реферирует к «быть»2 = «кажется», «некто… метнулся в сторону и бросился наутек». Комическая фигура, ее восприятие подменяют основное требование купчихи Христины: «А псов тех следует предать позору и бесчестию за то бесчестие, которое сами они замышляли». Требование оказывается невыполнимым, а может быть, неприменимым к ратману Хвастунову Алфею Харалампиеву? Появляется идея абсурда.

«Второго «пса», по настоянию бургомистра Вонлярлярского, да, думается, и по искреннему желанию собравшейся вокруг публики, решено было схватить непременно. Зачем, однако, нужно было хватать и что потом с «псом» делать дальше, никто толком не знал. Допросить ли, судить, отпустить ли на все четыре стороны – об этом не думали. Кто-то хотел схватить, а кто-то – узнать и рассказать тем, кто ещё не знал …» Комментарий имперсонального Рассказчика подтверждает наши слова.

«…Но каково же было общее замешательство, когда поднялась со дна сундука фигура в чёрном саване и в чёрном же куколе и погрозила всем пальцем воздетой кверху руки… Когда же открыли сундук, Богдан Македонович, дабы не выдать себя слишком приметной речью, все публичные объяснения свёл к подъятию перста. После чего, пользуясь всеобщим замешательством, преспокойно покинул место своего заточения и укатил на извозчике в неизвестном направлении».

Появление «второго пса» опять того же типа, что и первого – ПОРТРЕТНЬІЙ образ удивительно впечатляющий – «САВАН» – вот что впечатляет и «ПАЛЕЦ воздетой кверху руки».

Метонимия с бихевиоризмом делают сцену уникальнейшей – нет слов, нет действий – это один миг, одна статичная пауза, граничащая с приемом нарушения нарративной функциональности: передаются два одновременных состояния: СТРАХ поповича Богдана Македоновича и ИЗУМЛЕНИЕ и СТРАХ толпы при виде САВАНА = СМЕРТЬ (идея о смерти) и ПАЛЬЦА = ПЕРСТА «поднятой руки» = «не суди, чтобы не быть судимым!»

При таких обстоятельствах идея о наказании «псов» на грани исчерпания.

Наступает момент открытия третьего сундука, все боятся «мертвого» тела, но никто не вспоминают о требовании купчихи о НАКАЗАНИИ.

«В сундуке, и в самом деле, лежал на боку купец Моисеев. Впечатление, однако, производил он тягостное, и был точно не в себе. Он дрожал, бормотал неясное и, казалось, никого не узнавал. Из одежды на нём было только исподнее. Купцу помогли выбраться из сундука и, в сопровождении тягостного молчания, повели, не сговариваясь и не обсуждая, в бургомистерский дом. А бургомистерша Полсноп набросила ему зачем-то на плечи свой полушалок. Пока вели купца в дом, он бормотал что-то неясное о любви и вероломстве, о грехах человеческих вообще и о неблагодарности в частности. И несколько раз прозвучали отчётливо среди неясного этого бормотания слова «сладчайший миг» и «царица грёз». При этом все умудрились понять, что «сладчайший миг» так и не наступил, а «царица грёз» покинула купца навсегда. Вид Фрола Савельича растрогал всех окончательно. Не только никто не задавался вопросом, как купец, да ещё в таком эксцентрическом костюме попал в сундук, да и о сундуках-то вовсе позабыли».

Невероятно оригинальное построение сцены – на базе нисходящей градации передано постепенное исчезновение «гнева» – «гнев» сменяется сочувствием: «Не только никто не задавался вопросом, как купец, да ещё в таком эксцентрическом костюме попал в сундук, да и о сундуках-то вовсе позабыли».

А какую «тайну» успел прозреть Автор «Посадских Сказок»?

«Появившись после болезни в городе, купец Моисеев приобрёл вид ещё более независимый, чем прежде. Встречаясь же с бургомистрами, Христиной или Досифеем Тимофеевичем, он не только не отводил глаз, но, напротив, смотрел на собеседников так, что им самим делалось отчего-то неловко и хотелось бежать». Вот оно важнейшее прозрение «тайн» Субъектно-Объектных отношений в человеческом обществе: ненаказанный «пес» становится наглым, водимый идеей «быть»2 , т.е. «казаться»! Невольно вспомнишь Библию: «Суета сует, сказал Екклесиаст, Всё – суета!»

Однако невозможно остановиться на этом абсурде! Достоинства «Сказки о трех сундуках», а и всего сборника с его двусмысленным названием: «ПОСАДСКИЕ СКАЗКИ», неисчерпаемы. Например, способность Автора создавать портреты своих персонажей. Уникальность этих портретов в деталях. Тут необходимо различить два типа (вида) портретов: описательный, т.е. перцептивный и вербальный.

ПЕРЦЕПТИВНЬІЙ И ВЕРБАЛЬНЬІЙ ПОРТРЕТ в сказке С. Замлеловой

«Звали купчиху Христиной, и при одном только взгляде на неё останавливались прохожие и долго смотрели ей вслед со смешанным чувством восторга, тоски и зависти. Что толку описывать чёрные глаза, толстую косу, обвивающую изящную головку, тонкое переносье и кожу, которую хотелось потрогать! Не из черт, пусть даже милых, складывалась красота Христины. Какой-то внутренний свет озарял весь её облик: играл в глазах, в улыбку складывал губы, пробегал по щекам, оставляя розовый след, и, запутавшись в волосах, сиянием одаривал короной уложенные косы».

Ключ к разгадке таинства красоты купчихи Христины в ее «СИЯНИИ»!

Известно каждому из нас, что иконы с ликом Святых всегда рисуют с сиянием. Автор С. Замлелова создает Образ Женской Чистоты, Ума, Смекалки и стремится защитить ЖЕНЩИНУ – постоянный Объект мужской похотливости, которая может проявиться у представителей сильного пола в трех, упомянутых в анализируемом тексте, ситуациях: 1.простоватая — спонтанная похотливость:

«И вот смотрит он на жену своего благодетеля, а видит лишь, как между красных влажных губ, сложившихся в улыбку, блестят белые зубы; а в голове одна-единственная мыслишка ворочается: «А ведь Христина-то Дмитриевна… одна дома… покудова». – Что же вы, Фрол Савельич, молчите? – улыбалась Христина. – Мне Досифей Тимофеевич к вам наказывал за деньгами послать. – Да-с… да-с, – забормотал Фрол Савельич, – самолично, Христина Дмитриевна, самолично к вам заеду и завезу… Вот в третьем часу сегодня и завезу… Не извольте беспокоиться…

Вот момент возникновения ПОХОТЛИВОСТИ у купца Моисеева: «о д н а дома… покудова» – ее супруг и благодетель в отъезде. Далее происходит смена инцидентного ряда и Фрол Савельевич готов на все, лишь бы обладать этой сияющей красотой…

2. похотливость без задержки: эта сцена встречи невероятно яркая, где попович, огромных габаритов мужчина, при появлении купчихи Христины, без всякой задержки, набрасывается на нее, обращаясь к ней:

«Що ж ты, до мене? Ягидко? – спросил он у Христины. Христина, никак не ожидавшая, что в доме духовника её ждёт такой игривый приём, в недоумении отвечала, с любопытством оглядывая поповича:

– Я… я к отцу Македону…

– Когда же вернётся отец Македон? – робея отчего-то, спросила Христина.

– Ах ты ж! Яка непонятлива! – притворно заахал Богдан Македонович, утирая губы рукавом старого побуревшего подрясника.

– Ну, ходы ж сюды, зиронька! На вушко скажу… И, пристроив на какую-то не то табуретку, не то тумбу, оказавшуюся под рукой, свою кружку, попович шагнул к Христине. Христина отступила на шаг.

– Яка ж гарна – умру! Яки ж очи… Якой поволокой взялись… Таки очи бувають тилька у закоханив… – понизив голос, сказал Богдан Македонович и ещё приступил к Христине. Христина, слушавшая, точно заворожённая, полупонятные для неё слова, отступила ещё на шаг.

– Закохана, це ж ясно! Але в кого?.. Не за мною ли мреш, рибонька? – зашептал попович, и Христина ощутила на своём лице его сивушное дыхание. В то же самое время спиной она почувствовала стену. – Ах ты ж…, – хрипло и чуть слышно проговорил попович, наклоняясь к лицу Христины. «Ах, ты ж…», – подумала Христина, отталкивая поповича.

– Завтра, – зашептала она, – буду ждать тебя завтра. В три… Придёшь? Нет… в час.

– А не брешешь? – в голос переспросил Богдан Македонович. – Завтра в час, – уже в дверях повторила Христина».

Вся комичность этой сцены состоит в том, что похотливец объясняется с купчихой Христиной на языке почти недоступным ее пониманию, что Рассказчик даже подчеркивает: «слушавшая, точно заворожённая, полупонятные для неё слова, отступила ещё на шаг».

Этот односторонний Диктум поповича служит и его яркой вербальной портретной характеристикой – интересно, что в этой сцене женский персонаж только в предпоследней строке успевает «восстановить » свою ситуацию Субъекта, т.к. до произнесения слов: «– Завтра, – зашептала она, – буду ждать тебя завтра. В три… Придёшь? Нет… в час» – она в роли Объекта поповича-похотливца – Субъекта.

Но Автор С. Замлелова предоставила и еще один, очень распространенный тип похотливца – служебный похотливец, тип известный из далекой истории человечества. Очень интересен его портрет, переданный через перцепцию купчихи Христины:

«И Христина, подумав о том, что Алфей Харалампиевич Хвастунов похож на налима – такой он был скользкий, так сложно было поймать его взгляд и понять, что именно выражает он в эту секунду, так неопределённы и невыразительны были черты его лиц». Или, как говорят в народе: «а глазки-то у него бегают»… А почему «бегают глазки», потому что: «Должностишка-то у меня – что? Выборная должностишка, жалованья не положено» – вот он ключ к разгадке должностного преступления.

В случае с Хвастуновым, лицом «выборным», он оказывается Субъектом поставленным в сильную модальную позицию по службе, но без реального «присутствия» идеи обладания «иметь», которая сводится к нулевой. Вот как схематично можно выразить ситуацию третьего «пса» Хвастунова: «необходимым быть – «должным быть» – «хотеть иметь» = ноль – «жалованье не положено».

В «ПОСАДСКИХ СКАЗКАХ» эксплицитно присутствует противопоставление на уровне: сословной принадлежности, часто представленной гротескно. Если показанные нами образы некоторых персонажей принадлежат богатой части городишка, то исключительно ярко показано ТО, что для богатой ЧАСТИ остается «невидимым»: БЕДНОСТЬ. Вот несколько портретов:

«– Христом Богом… По яблочку… – бормотала такая старуха, склонившись над бочкой, выбирая узловатыми пальцами сморщенной трясущейся руки пахучие жёсткие яблоки и препровождая их в какое-нибудь хлипкое, наполовину расплетшееся лукошко». Комбинированный портрет вербально-перцептивный, где импрессионистическое представление деталей руки старухи – «выбирая узловатыми пальцами сморщенной трясущейся руки» следует после ее реплики, обещающего типа, присущей всем просящим милостыню. Подчеркнутая нами деталь представляет «крупный план» (Ефим Эткинд. Семинарий по французской стилистике.), где деталь кажется Читателю зарисованной: подобный эффект объясняется редукцией «зарисовки» к идее «быть». (Ch. TODOROV, La linguistique opérative et la littérature française. FABER. 2003, p. 178.)

Этот, своего рода «комбинированный портрет», получает свое «увеличение до массового» во второй сказке, в «СКАЗКЕ О МЕРТВОМ ТЕЛЕ»:

1.»Каково шумно в ярмарочный день на Монастырской площади! Гул стоит невообразимый. Площадь, в обычный день занимающая лишь вершину холма, на котором стоит и монастырь, на ярмарку словно выходит из берегов. Спускается к подолу и мимо Пятницкой церкви вытекает на площадь перед странноприимным домом, где высится над уткнувшимися в свои пехтери и ясли лошадьми аркада хомутов. И кажется, будто лавки и балаганы на холме, шалаши на подоле, телеги и лошади на нижней, Пятницкой, площади – всё это единый мир, ни в ком более не нуждающийся, ни с кем не сообщающийся и живущий по своим особенным весёлым законам. Оттого-то, разделившись на голоса, ярмарка никогда не молчит. И в общем хоре можно различить увлечённые споры торгующихся, заунывные стоны зазывал, нагоняющих на самих себя сон, и дерзкие возгласы, вырывающиеся из пивных балаганов. Пёстрый ситец голосов тонет время от времени под муаром колокольного звона. А то заиграют часы на колокольне, и точно парча драгоценная разовьётся, расстелится над площадью. Что было, прежде всего, отмечено горожанами на шумной Троицкой ярмарке, так это возвращение Фомушки, хорошо известного городского нищего, проводившего все дни свои возле Святых ворот».

Коллективный описательный звуковой Ярморочный портрет. Детали этого портрета поражают воображение Читателя богатством выразительных средств: » всё это единый мир, ни в ком более не нуждающийся, ни с кем не сообщающийся и живущий по своим особенным весёлым законам»; а вот и противопоставление, вносящее ассоциацию имперсонального Рассказчика, да и каждого, отдельно взятого представителя этой пестрой толпы торговцев, покупателей и зевак: «увлеченные споры»/ «заунывные стоны зазывал»/ «дерзкие возгласы» – это звуковая трехэтапная картина обхватывает и включает в себя три различных места действия и три различных вида участников Ярмарки: «торгующиеся» – » зазывалы» – «пивные балаганы».

2. «Теперь уже никто не сомневался, что странного незнакомца убили Дирин с Андрюшкой. Убили спьяну, в хмельном угаре, а теперь, задержанные, отпираются и твердят, будто потеряли его из виду тогда же. Что, поворотив за ним в Штатную Сергиевскую улицу, самого незнакомца не увидели. Что, потоптавшись на месте с минуту или две, всё же бросились дальше. И пробежав ещё с полверсты, своротили направо, на Штатную набережную. Но, не обнаружив там признаков беглеца, вернулись снова в Штатную Сергиевскую улицу. Поскольку же отсюда Штатная Сергиевская улица начинала ветвиться как хорошее дерево, разбегаясь во все стороны переулками, проездами и тупиками, поиски свои решили прекратить. Сапог с ближайшего моста препроводили попечению реки, а сами отправились по домам. Однако и жена Дирина, и мать Андрюшки показали, что домой оба явились уже за полночь. Из чего следовало, что со Штатной Сергиевской улицы приятели отправились отнюдь не по домам. Но здесь-то именно оба злоумышленника запирались и стояли на своём, повторяя угрюмо, как заученное». Этот, выбранный мною пассаж, представляет несомненный интерес для нашего анализа – именно тут проявляется мастерство Автора С. Замлелавой в передаче многоликого коллективного портрета. Например, этот пассаж при переводе на французский язык обязательно бы был предложен с неопределённым личным местоимением «ON», т.е. КТО-ТО или ВСЕ, или Я, или Ты, или Мы, или Они рассуждают, думают так. Этот же пассаж можно рассматривать и как момент не собственной прямой речи («discour indirecte libre» = размышление), например, того же сторожа, успевшего интуитивно почувствовать невиновность Арестованных и найти настоящих виновников.

3. Господь и устроил нищих, чтобы пробуждать сердца и усыплять ропот. Грязные, увешанные отрепьями, давно уже утратившими названия, по которым различается человеческое платье, сидят или стоят они у монастырских ворот. Богомольцу неизбежно предстоит пройти сквозь этот живой коридор. Кто протянул вперёд руку, кто оловянную кружку или деревянную чашку. И на все голоса, изредка разнообразя и проявляя зачатки фантазии, твердят они, стонут или поют: – Подайте, Христа ради!.. Ради Христа…» Перед Читателем групповой визуально-вербальный портрет – детали представлены как обобщающий силлогизм, редуцирующийся до (к) идеи (е) «быть» обоих типов: экзистенциального «быть» и типа «кажется». Это очень важный момент, т.к. именно через этот «коллективный» импрессионистичный портрет, вводится образ Фомушки, просящего и богатого одновременно, как бы предупреждая читателя, что не каждый просящий есть нищий. Что это? Современный ПЛЮШКИН? Современный г-н ГРАНДЕ – GRANDET? Именно на основе образа псевдобедного и псевдобогатого Фомушки интегрируется Портрет Современного ПРЕСТУПНИКА, стоящего с протянутой рукой перед дверью Божьего Храма. Этот образ в лице Фомушки доведен да гротеска, так же, как Наш удивительный Н.В. Гоголь доводит до гротеска образы своих ПЕРСОНАЖЕЙ: хитрых/ наивных; умных/ глупых; влюбленных/ расчетливых – да и его «Шинель» с головоломно сменяющимся ОЗНАЧАЕМЬІМ.

Говорить об Обобщенном образе Человека, созданным через (сквозь) века à la Zamlelova – как у Замлеловой, значит обратиться к анализу интереснейших портретов как индивидуальных, так и обощенных.

А вот и примеры: портреты двух антагонистичных персонажей:

1. «Модест Шокотов был человеком самым благонамеренным. Ни внешность, ни характер его не носили ярких и буйных черт. Ничего примечательного не нашёл бы наблюдатель в этом человеке, который к сорока годам своим не освоил никакого другого ремесла, как только ночное бдение с колотушкой в руках у стен каменной Вознесенской церкви. Но происходило это не от лености и не от неспособности к иному занятию. Просто… как-то так всё оно сложилось. И Модест принял этот пасьянс судьбы как нечто раз и навсегда даденное. Когда-то ещё мальчишкой ходил Модест сторожить с дедушкой. А после стал ходить один, думая, что так оно и должно быть, что в том и порядок Божий, что всяк к своему приставлен. Излюбленным занятием его было бродить в одиночестве по слободским улицам, наблюдать за жителями и составлять в уме картины, кто из людей как живёт и чем занимается. «Вот эта тётка, – думал, бывало, Модест, разглядывая торопившуюся куда-то с небольшим узелком мещанку, – должно, одевальщица кукол. Вишь ты, узелок махонький да мягкий – потому тряпьём набит. Да вон и парчовый лоскут выбивается сверху из-под узла. На что ещё и нужны у нас парчовые лоскуты, как не кукол рядить…» «По всему видать, – размышлял он в другой раз, – что водка тебя сосватала. Вишь, какой был дорогой костюм!.. И шляпа… И как обносился!.. Знаем мы вас… московские кутилы. Какой-нибудь дворянчик средней руки… Идёт уверенно, не как приезжий… Получил небольшое наследство да и спустил в кабаках. Теперь вот к нам припожаловали – житьё у нас дешёвое, столица недалеко…»

2.Чем выделялся Фомушка из местной «золотой роты», никто бы и не сказал в точности. Летами был он немногим, по видимому, старше тридцати. На грязном лице его, как мыши в земле, прятались под смежёнными веками маленькие глазки, коловшиеся, когда Фомушка глядел перед собой. Прятались и поджатые тонкие губы, и казалось, что весь Фомушка не прочь был бы спрятаться, как-нибудь бы закрыться, подобраться или свернуться. Только нос Фомушки, похожий на спелую грушу, готовую вот-вот сорваться на землю под тяжестью собственной вызревшей плоти, жил своей жизнью и не желал никуда прятаться. Именно Фомушка всегда оказывался ближе к Святым воротам. Именно его нагольный тулуп глядел зимой более тощим, чем у собратьев. И не было более ветхой рубахи, чем та, что прикрывала Фомушку летом. Даже бурая деревянная чашка, которую протягивал Фомушка навстречу скудным своим грошикам или калачикам, была щербатой по причине отколотого края. Никто не умел просить так жалобно, никто не умел внушить приезжим богомольцам столько сострадания к своим лохмотьям, как умел это Фомушка. Да и местные обыватели, предпочитавшие порой более торжественное монастырское богослужение куда как скромному приходскому, никогда не отказывали Фомушке в копеечке. Происхождение Фомушки было тёмным. Едва ли кто знал, чей он сын и когда появился на свет, родился ли от местного обывателя или пришёл, по обыкновению всех странников и нищих, из чужих краёв. Знали только, что живёт Фомушка в Кокуевой слободе в домике мещанки Быковской, пробивавшейся кое-как сдачей внаём нескольких чуланов. Домик был маленьким, и чуланы, которые хозяйка бесстыдно именовала комнатами, походили более всего на какие-то чехлы для кроватей».

Перед читателем два портрета, двух, совершенно различных людей и по своему характеру, и по своей внешности, и по манере поведения и условиям жизни.

Модест Шокотов просто исполняет свой гражданский долг, работает без претензий, содержит больную жену. И именно этот, ничем не приметный Человек, совершает Гражданский Подвиг, Гражданский героизм – он добровольно ищет УБИЙЦУ (=Фомушку), проводя свое детективное расследование и будучи твердо убежден в невиновности двух арестованных «забияк». Однако очень удачно показано как ОЦЕНЕН и КЕМ, ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯ гражданский подвиг скромного сторожа:

«– Но каков же сторож! – продолжал восклицать Мирон Терентьевич. – Кажется… кажется, Модест Шокотов его имя. Ведь это мужик! Совершенный мужик! Вот как есть – неучёный и тёмный. А тут ведь сам, своим то есть умом до всего дошёл!.. Каков же после этого русский мужик! – при этом Мирон Терентьевич так взмахнул ножом, что могло показаться, будто это был меч, которым расправный судья, титулярный советник Мирон Терентьевич Тареев готов был рассечь всякого несогласного, всякого обидчика русскому мужику. В целом же впечатление было такое, что Мирон Терентьевич решительно и всесторонне на стороне мужика и намерен принимать в его судьбе самое деятельное участие.– Он и сражается, – продолжал расправный судья, – он и хлеб, понимаешь, сеет, он и… когда надо… того… Но здесь Мирон Терентьевич понял, что зарапортовался и что для выражения патриотического порыва ему не хватает слов. Да и сам порыв, к тому же, начал угасать. Тареев почувствовал, что устал, а потому погрозил кому-то ножом, постучал черенком ножа по столу, что выглядело довольно строго и внушительно, а после спросил у Марфы Гавриловны: – А что же Акулька, душенька?..»

Расправный Судья городишки «оценивает» поступок сторожа высокопарно. Перед КЕМ? Перед своей супругой! КОГДА?

«Ну да… Фомушка… Спасибо, душенька, – и Мирон Терентьевич нежно поцеловал ручку, подложившую ему на тарелку кусочек хлебца. – Является тут к нам один мужичок. Кто таков? А сторож Вознесенской церкви. Мужичок из себя странный – ну вот ни в городе Иван, ни в селе Селифан. Но да вот что рассказывает. Здесь Мирон Терентьевич взял паузу, в продолжение которой из холодного, покрывшегося слезой графина, налил себе водки и выпил её, после чего замер, зажмурив глаза, а уж потом отправил в рот кусочек студня, игриво трясущегося на вилке.– Выпускайте, говорит, тех двоих… Ну то есть Дирина с Андрюшкой. Не они, говорит, убивцы. Так и сказал: «Не они убивцы!» Поди ты к чёрту, говорим ему…»

Выделенные тут жирным шрифтом слова, подчёркивают момент отступления, т.е. момент отклонения от рассказа, который не является целью разговора, так идея выполнения гражданского долга сторожем оказывается не основной, а «à propos= кстати»

Однако «ПОСАДСКИЕ СКАЗКИ» это не просто сказки, это сказки о СПЛЕТНЯХ, т.е. о том духовном мире, мире богатого воображения, сплетен, реального и нереального, в котором живет Человек прошлого, настоящего, будущего. Сам факт, что сборник заканчивается словами: «По сей день помнят в посаде и купцов Хохтевых, и мещанина Кафтанникова, что держал питейное в Москве на Садовой улице. И много о чём ещё помнят в посадских слободах, богатых на разного рода события. И сейчас ещё можно видеть хохтевский дом с крыльцом и колоннами, сохранились и клёны на Трифоновской улице. Да если только нарочно приехать, в том ведь несложно будет и убедиться!», – говорит о том, что это сказки о «ЖИЛИ-БЬІЛИ», которое рождается нами в нашем «сейчас-тут» – «ici-maintеnаnt»… И все это и есть «СКАЗКА О ЧУДЕСНОМ ЗЕРКАЛЕ»! – это то, что написал Проспер Мериме в последней главе своей новеллы «КАРМЕН» – размышления о происхождении цыганского языка (а не о происхождении любви). Т.е. «КАРМЕН» – это тоже «СКАЗКА О ЧУДЕСНОМ ЗЕРКАЛЕ»! И «ШИНЕЛЬ» Гоголя – это тоже «СКАЗКА О ЧУДЕСНОМ ЗЕРКАЛЕ»! И «БОЙЦИ» Й. Радичкова о бай-Иване и его ПЕТУХАХ – и это тоже «СКАЗКА О ЧУДЕСНОМ ЗЕРКАЛЕ»! А Елин Пелин с его «УМНИК ГЮРО и УМНИЦИ ДРУГАРИ»?! И это «СКАЗКА О ЧУДЕСНОМ ЗЕРКАЛЕ»!

Надо обладать невероятным талантом, широкой эрудицией, обширными знаниями народных традиций, быта, и особенно ЯЗЬІКА, чтобы создать ОБОБЩЕННЬІЙ образ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО – АЗ ЕСМЬ.

Текст: Лорина Тодорова, кандидат филологических наук, сотрудник Великотырновского Университета (Болгария)

Источник: Частный корреспондент

Comments are closed.