В издательстве «Русский Гулливер» вышел сборник Аркадия Штыпеля «ВОТ СЛОВА»
Предваряет книжку многоголосое предисловие. С. Янышев: «есть роскошь читать эти стихи вслух…» В. Пустовая: «…мастер преобразовывать жизнь в живопись…» Л. Костюков: «дело, пожалуй, в зорком прищуре живописца…» В. Губайловский: «…Штыпель… принимает на веру только то, что видит сам…» Д. Давыдов: «блистательное умение работать с ритмическими переходами, звукописью, фонетическими цитатами …» Д. Бак: «… парадокс герметизма и простоты»
Cоглашаясь с авторами предисловия, которые, хоть и по-разному, почти полностью объяснили, чем хороша эта книжка, я бы хотела остановиться на некоторых примерах и, во-вторых, на «размышлениях практикующего стихотворца», которые тоже часть книжки.
Привожу целиком стихотворение открывающее книгу –
вот слова:
их значения
не имеют значения
и не только потому что название книги это цитата из него, оно во многом объясняет как построены стихи Аркадия Штыпеля.
Не имеющие значения слова становятся объектами игры с ритмом, рифмой (в том числе внутренней и инверсированной), формой, и визуальной, и музыкальной. Из них собирают картинки как в мозаике, ими жонглируют, разглядывают в калейдоскопном отражении, , «перевод / с иврита на арбат / с английского на ангельский…» «батяня-вомбат».
Шорох
шероховатой листвы
ворохом хмель на заборах
море
в белой раме
в послеобеденной дрёме
недвижны
дикие осы
над недоеденной долькой арбуза…
Серия моментальных снимков образует панораму за которой «…такое/ сугубое/ сугубо личное…»
вдруг прошелестят
два-три засохших имени
напоминая о
философской категории времени…
Значения слова приобретают в сталкивании звукового и визуального, (внешнего) с «сугубо личным».
Вот три отрывка из «Машины времени»:
Машина времени
махину времени
пере-
ламывает
пере-
жёвывает
да отплё-
вывает…
…в исчезательной воронке
как на старой киноплёнке
как в дрожащей кинорамке
как в стеклянной панорамке
тают бывшие ребёнки
их посбитые коленки
их весёлые панамки
бултыхаются болонки
тонут орденские планки
саблезубые коронки
пироги да утюги…
Сначала на поверхности только ритм, звуки, выстраивающиеся в последовательность аккордов.
Сплетаясь в завораживающую рапсодию, исполняемую певцом-рапсодом, они (слова-звуки) нанизываются на нитку контекста, и за звонкой презентацией вырастает рассказ, личный и щемящий.
«там в химической машине/ в мозговитой мешанине/…вылупляются стихи»
vs
«… порхала осень грязнолица/…такая звонкая цевница/ над оцинкованными крышами/ над оцифрованной равниной/ в небесах безыдейных безрифменных»
…и некто парадоксов друг
так зябко вздрагивает вдруг
вот и дождь прошёл
и снежок прошёл
и год прошёл
и другой прошёл…
Ну да, «кривошипы шестерёнки шатуны шары гребёнки»… – это красота, обманки, нарисованный камин, за которым и находится дверь в волшебный театр стиха Аркадия Штыпеля.
Чаще всего её только приоткрывают нам, разрешают глянуть в щёлку. Там и находится сам поэт, с мудрой отстранённостью наблюдающий собственное присутствие в уходящем, утекающем времени. «Замёрз наш пруд / а я и не приметил / как изменилась парадигма.»
В «стихах для голоса» (‘Держа-вю’, ‘Bo весь логос’) дверь почти не открывается. Здесь рифма и все остальные формальные атрибуты стихотворения, причудливо меняющийся ритм, как из кусочков Лего складывающийся иронический рассказ, маскируют лирический план, который несомненно присутствует, но мы о нём скорее догадываемся на инстинктивном (gut feeling) уровне.
В Сонетах автор более щедр, нас почти впускают внутрь.
Гляди: там наши тени на мосту –
там сирота целует сироту
в пространстве разобщенья и разгрома…
или
Под кисленькой, махорочной звездой
сойдёмся мы, как бы с живым живой,
как две ладони на пиле двурогой,
когда откроется горелый окоём,
когда откроется, что всё-то мы идём
одной, единственной, дорогой.
Но особенно разрешает себе открыться Аркадий в Четырёх книгах.
Все четыре построены по концептуальному принципу – оглавление (СОДЕРЖАНИЕ!) ненаписанных книг стихов. Приём, использованный, (не буквально, примерно) и раньше, хотя бы Львом Рубинштейном.
Такая формальная форма позволяет не бояться сентиментальности, разрешить себе откровенную красоту. Беру из разных Книг по строчке практически наугад:
Хитросплетаемы, кружимы
Приглядывай, Боже, за мной
Когда взамен утраченных искусств
Ужасные священные приметы
Каждая – это начало монолога в театре одного актёра – Штыпеля. По каждой из них можно представить, додумать остальное. Акмеисты, стиль Модерн (если уж мы считаем Штыпеля и живописцем) приходят на ум. А целиком это опять хитрое построение, в котором пост-модернистски сталкивают формы.
В компании, хоть раз слышавшей как Аркадий Штыпель читает стихи, стоит по любому поводу произнести слово ремонт, как тут же радостно перебьют, «…а это не ремонт, а это карантин для инопланетян…».
Ну, казалось бы, подумаешь, «ободранная дверь, закрашено окно…», на поверхности достаточно пустой стишок, а на чтениях рано или поздно требуют – «ремонт». И скандируют вместе с автором.
Не потому, не только потому, что лёгкий и смешной. Здесь опять столкновение, сталкивание звуко-ритмического ряда со смысловым, слова – звуки, (ободр, др, кр, рт, но- ок-но) картинка-фотография, напряжение неизвестного «все думают ремонт…» и неожиданная концовка вбирающая всё «…кар-ран-тин/ для ино-плане-тян…»
В «Любительской филологии или размышлениях практикующего стихотворца», есть текст «Об одном стихотворении Фёдора Сваровского». Он кажется мне оптимальным разбором/рецензией.
Аркадий Штыпель приглашает читателя участвовать в процессе, детально, построчно объясняя своё прочтение, улавливая сознательные или бессознательные отсылки к другим источникам, аргументируя, препарируя стихотворение таким образом, что оно не умирает, не становится филологически-анатомическим объектом, а открывается по новому, отполаскивается от чтения замыленым глазом..
Ну, конечно, он и актёр, и живописец, и мудрец, пересказывающий нам своё знание – «Истинно – без всякой лжи, достоверно и высшей степени истинно». Одним словом – поэт.
Текст: Марина Бувайло
Источник: Частный корреспондент