О книге: Жак Деррида. Поля философии. / Пер. с фр. Д. Кралечкина. М.: Академический проект, 2012
Сегодня, когда амплуа Жака Деррида все чаще начинает казаться далеким от глашатая чрезвычайного положения, перевод на русский «Полей философии» может выглядеть запоздалым. В действительности же, отсекая читателей, заранее навязывающих деконструкции роль постмодерной софистики, это издание позволяет спокойно погрузиться во вроде бы известные мысли и обнаружить их непрочитанность.
В «Полях философии» Деррида уделяет значительное внимание тому, что при всей грандиозности панорамы, намеченной его первыми книгами, все же осталось недосказанным или сохранило возможность поверхностного понимания идей о грамматологии. Концепты письма и следа растолковываются здесь как через развитие тем, заявленных ранними работами (перечитывание Гегеля, Гуссерля, Соссюра), так и через обращение к новым сюжетам (полемика с Остином, эссе о Валери). В эту книгу включена и знаменитая статья «Différance», и в качестве русского эквивалента заголовка на этот раз предложено не уже ставшее привычным различание, а разлúчае, позволяющее лучше почувствовать фонетическую игру оригинала.
«Поля философии» переполнены подобными омофонами. Уже вступительное эссе «Тимпан» построено на включении в текст всех значений французского слова marge: поле предстает как предел, резерв и даже маржа. Нужно заметить, что на русском все эти переклички вполне успешно переданы Дмитрием Кралечкиным, чьи переводы с каждым годом становятся все более аккуратными и фундированными. Возможно, Деррида не стал бы протестовать и против вызываемой русским языком отсылки к полю как ниве, пространству, поверхности (значениям, которые во французском относятся к этимологической семье слова champ). Через «бессвязные» аллитерации и «маргинальные» эпизоды философии Деррида переходит к излюбленным разрушениям стереотипов о письме как якобы второстепенном пласте языка, о метафоре как «донаучной» стадия знания, о цитате как «побочном» элементе речевых актов, о смысле как незыблемой точке отсчета в разговоре о бытии. Но все эти вроде бы знакомые по предыдущим книгам темы обнаруживают в «Полях философии» свою принципиальную неисчерпанность. Деконструкция то и дело открывает потенциал для обращения в самые неожиданные стороны: так, например, все, написанное Деррида о слухе и письме, кажется вполне применимым к области звукозаписи (можно вспомнить опыт Гленна Гульда или Брайана Ино, выступавших против восприятия записанной музыки лишь как иллюстрации живого исполнения).
Одной их центральных тем «Полей философии», которую стоит отметить отдельно, является диалог с Хайдеггером, недвусмысленно заявленный и в «Позициях»: «Ничего из того, что я пытаюсь делать, не было бы возможно без открытия хайдеггеровских вопросов». Пока остается не переведенной книга Деррида «Хайдеггер и вопрос», эта тема едва ли может быть увидена во всей полноте, но многие главы «Полей философии» как минимум позволяют к ней вплотную приблизиться. Вопросы метафизики у Деррида были проблематизированы в концепте следа – в образе палимпсеста, в котором стирание каждого отпечатка приводит к обнаружению более раннего. Идея вступала в полемику не только со структурализмом, но, прежде всего, с фундаментальной онтологией Хайдеггера, представляя бытие как объект бесконечного ускользания. Особую важность здесь, как и у немецкого философа, представляет неразрывная связь онтологических вопросов с языковыми. Для Хайдеггера тема знака также отнюдь не являлась второстепенной: «слово как слово никогда непосредственно не ручается за то, является ли оно существенным словом или же иллюзией» («Гельдерлин и сущность поэзии»). Но согласно фундаментальной онтологии проблема этого ускользания порождена сложной взаимопереплетенностью знака и бытия, а принцип двойственности способен действовать и в обратном направлении – от знака к дознаковому. Хайдеггер прямо указывал на представление о логосе, идущее от древнегреческой традиции: слово является и разъятием, и соединением – и именно на пересечении этих потоков обретается присутствие. Жак Деррида следовал за немецким философом лишь до этого пункта.
Если у Хайдеггера «присутствие само в толках и публичной истолкованности подает себе самому возможность затеряться в людях, подпасть беспочвенности» («Бытие и время»), то у Деррида проблема сформулирована куда радикальнее: «Присутствие никогда не присутствует. Возможность – или сила – присутствующего является его собственным пределом, его внутренней складкой, его невозможностью – или его бессилием» («Диссеминация»). Стоит заметить, что в переводе «Бытия и времени», выполненном Владимиром Бибихином, выбор присутствия как эквивалента Dasein с одной стороны приводит к терминологическим смешениям в русских версиях Хайдеггера и Деррида, сливаясь с другими понятиями, в частности – с Anwesenheit и Gegenwärtigkeit , лежавших в истоке дерридианского присутствия (présence). Но с другой – этот выбор Бибихина нельзя назвать неудачным в том числе и потому, что он открывает дополнительные возможности для анализа взаимоотношений между Dasein и présence. В работах французского философа проблема оказалась вынесена далеко за рубежи коммуникативных уровней языка и двусмысленности повседневных «толков»: каждый, кто столкнется со словом, обречен оказаться в силках знака и встретиться с необходимостью бесконечного восполнения – стремления к присутствию, которое не имеет никакой возможности состояться. Впрочем, сам Хайдеггер к началу 70-х гг. все реже употреблял понятие присутствие и слово Sein (бытие) предпочитал писать через ипсилон (Seυn) или перечеркивал крест-накрест. Деррида в свою очередь через концепт разлúчая обратился в сторону поисков незримого движения, «более “древнего”, чем само бытие», не укладывающегося в форму первоначала и не имеющего «никакого имени».
Эта неименуемость позволяет вспомнить о Сэмюэле Беккете – писателе, странным образом проигнорированным аллюзивными работами французского философа. Удивительно, что Деррида, посвятивший множество работ модернистской литературе, не написал ни одной статьи (и, кажется, ни одного примечания) об авторе «Безымянного», на протяжении многих лет исследовавшего проблемы письма, памяти, смысла и нонсенса . Едва ли не единственным ключом к этому молчанию является короткое признание Деррида в одном из интервью: «Я избегал книг Беккета с таким ощущением, словно внимательно прочел и слишком хорошо усвоил их» («Acts of Literature»). Это отнюдь не главный повод для поиска параллелей между Беккетом и Деррида: при желании можно обнаружить и текстуальные совпадения – например, важность для обоих образа золы (cendre) . И все же, если вообще возможно искать прозаику и драматургу место в европейском философском дискурсе, то оно, скорее всего, должно располагаться на одинаковом расстоянии от деструкции Хайдеггера и деконструкции Деррида. Решение в пользу того или другого варианта «преодоления метафизики», вероятно, показалось бы Беккету выказыванием излишне прочной философской уверенности.
Впрочем, и в «Полях философии» необходимость отказа от метафизического дискурса очерчена как нечто двусмысленное и весьма проблематичное. А некоторые формулировки сегодня кажутся едва ли не более актуальными, чем сорок лет назад: «Мы не присутствуем при конце письма, который, если судить по представлению Маклюэна, восстановил бы прозрачность или непосредственность социальных отношений; напротив, мы присутствуем при все более мощном историческом развертывании общего письма, лишь эффектом которого была бы система речи, сознания, смысла, присутствия, истины и т.д., — и анализировать эту систему следует именно как такой эффект»…
Текст: Анатолий Рясов
Источник: Частный корреспондент