Достучаться до небес — 13. В романе «Синяя кровь» Юрий Буйда («Знамя», №3, 2011) прививает латиноамериканский дичок к замшелости русского быта
Отталкиваясь от истории самой юной лауреатки Сталинской премии, Буйда сочиняет роман в духе латиноамериканского фантастического реализма, проращивая его на советской почве, на отечественном, извините, глинозёме.
Роман Юрия Буйды начинается вычурным абзацем, более бы подходящим антиутопии в набоковском духе или же кружеву в духе манерного, напомаженного женского модернизма, реалии и ритм которого нуждаются (или не нуждаются) в дешифровке.
«Часы в Африке пробили три, когда старуха сползла с кровати, сунула ноги в домашние туфли без задников с надписью на стельках «Rose of Harem», надела чёрное чугунное пальто до пят — у порядочных женщин нет ног — и високосную шляпу, распахнула окно и выпустила из спичечного коробка Иисуса Христа Назореянина, Царя Иудейского, Господа нашего, Спасителя и Stomoxys Calcitrans…»
Суггестия per se. К финалу, когда «Синяя кровь», сделав круг, вернётся к исходному событию, окажется, что о жизни и смерти актрисы Иды Змойро можно написать только так, как это сделал Буйда, — единственно возможным способом, позволяющим достичь высшей художественной правды.
Всё дальнейшее действие делает дебютную вычуру почти заурядной — оказывается, что за странными реалиями, нагромождёнными в первых главах, скрываются обычные люди с необычными именами, на которые Буйда особый мастер.
Переименовывая горожан в лингвистически шутовской хоровод (см. бонус), Буйда преобразует скрипучую провинциальную жизнь в феерически непохожее на то, что обычно, где бы мы ни жили, нас окружает. В нечто сказочное и терпкое. Да, так нужно.
Вначале главные и второстепенные персонажи собираются на поминки по инфернальной актрисе Иде Змойро — в неё писатель превратил реально существовавшую актрису театра и кино Валентину Караваеву, дебютировавшую когда-то в фильме Юлия Райзмана с набоковским названием «Машенька».
Главное свойство романа Юрия Буйды «Синяя кровь» составило зависание между вымыслом и реальностью, подлинным именем и псевдонимом, лицом и маской, называнием и узнаванием.
Отталкиваясь от истории самой юной лауреатки Сталинской премии, Буйда сочиняет роман в духе латиноамериканского магического реализма, проращивая его на советской и постсоветской почве, на отечественном, извините, глинозёме — и для этого переосмысливая факты биографии актрисы и даже город, в котором она прозябала.
«Церковь, аптека, крематорий, Немецкий дом, Африка, Французский мост, Восьмичасовая улица…» Вышний Волочёк превращается в странный город Чудов, словно бы застрявший между параллельно длящимися временами и населённый странными людьми с диковинными кличками вместо имён и фамилий.
Буйда равномерно посыпает текст букетом приправ из чудес, непонятностей и причуд, превращая каждую из глав в законченную, самодостаточную новеллу.
«Синяя кровь» начинает походить на роман-пунктир, прерывающийся каждый раз, когда чудеса заканчиваются.
«Актриса, муж-иностранец, Сталин, школа голубок… кто-то вспомнил об её отце-дворянине, командире Первого красногвардейского батальона имени Иисуса Христа Назореянина, Царя Иудейского, и о матери-проститутке, а кто-то — о третьем муже, генерале, которого объявили врагом народа и расстреляли незадолго до смерти Сталина…
Её образ пытались сложить, как пазл, но получалось всё одно и то же: одинокая высокомерная чудачка, которая была богатой и прославленной, а потом стала бедной и ничтожной… учила голубок, пила свою простоквашу с чёрным перцем, выкуривала десять сигарет в день…»
Кажется, понятно, как писатель эту книгу придумал. Я ведь тоже помню показанный по ТВ перестроечный документальный фильм об актрисе, чьё лицо обезобразила автокатастрофа.
После чреды замужеств (первый муж — английский дипломат Чапмен), эмиграции и возвращения в СССР актриса зарабатывала озвучанием заграничных фильмов, а вечерами репетировала и записывала несыгранные роли на киноплёнку — с помощью любительской кинокамеры и магнитофона.
Больше двадцати лет кряду она играла в своей тайной комнате один на один перед камерой, после смерти её остались залежи никем не виденных бобин…
Жизнь Караваевой завораживает сама по себе. Буйда «докручивает» историю актрисы, аранжируя её с помощью старинного города и странной, если отвлечься и посмотреть со стороны, советской истории, с её вредителями и ударными стройками.
Недавно и я поймал себя на схожем ощущении фантасмагоричности происходящего, когда смотрел выпуск официальных новостей. Страна в прямом эфире выбирала между огненным мальчиком, двумя видами медведей, матрёшками, дельфином и леопардом.
На севере Африки активизировались воинственные племена, взвинтившие цены на Нью-Йоркской нефтяной бирже. Туристический бизнес Северного Кавказа оказался под угрозой из-за того, что моджахеды обстреляли приехавших из Москвы горнолыжников.
После сообщения о санкциях ООН ведущая, сверкнув глазами, произнесла: «А теперь к другим новостям» — и тогда посыпались ещё более невероятные сообщения.
Для того чтобы сильно удивиться происходящему, не обязательно быть Пелевиным. Время от времени нечаянно проснувшееся «чувство истории» накрывает с головой любого обычного человека. Для этого, правда, нужно отойти немного в сторону, примолкнуть, попытаться дистанцироваться от всего вокруг происходящего, ну или же просто воспарить над информационным ландшафтом.
Или хотя бы попытаться увидеть целое, состоящее из умопомрачительных финтифлюшек (Буйда особенно хорош в подобных перечислениях), чему помогают творческая одержимость, настойчивость, даже упрямство. Именно оно и позволяет преодолеть превратности биографии, лишения и испытания, многочисленные потери и одиночество, из которого, кажется, выбраться уже невозможно.
Именно это ощущение масштаба замысла, сопряжённое с чёткостью выбора приоритетов, каждый раз соотносимое с «конкретно-историческими условиями», Фима Биргер, одна из героинь романа, называет «синей кровью».
Правда, одной «синей крови» творящей единице, будь это актриса или же, например, писатель, недостаточно, важно, чтоб ещё существовал спасительный замысел: «У тебя должен быть замысел, мечта, и тогда ты останешься свободным человеком в самой страшной тюрьме…»
Буйда строит роман весьма изобретательно, с неимоверным тщанием и точным расчётом нарративного сопромата, возводит его, точно готический собор с тончайшими витражами, замысловатой лепниной, скульптурным убранством и вечным холодом над аналоем.
Буйда прослаивает здание архитектурными повторами, постоянно нагнетая внутренний ритм, взвешивает каждую фразу на незримых весах, то убавляя, то добавляя стилистические микроны.
В этой чётко очерченной готической полумгле многие предметы меняют своё назначение, оборачиваясь экспонатами персональной писательской кунсткамеры.
Ведь «Африка», упомянутая в начальном абзаце, — лишь старый дом, бывший бордель в центре Чудова; там же упомянутая муха Stomoxys Calcitrans — дух святой или же символ вечного возвращения.
Театр, о котором тут все только и рассуждают, неожиданным образом превращается в литературу, ну а старая актриса Ида Змойро в роли Валентины Караваевой имеет ещё один, более существенный, хотя и менее конкретно осязаемый прототип.
«Синяя кровь», перезрело сочащаяся, буквально исходящая саморефлексией, оказывается гимном литераторской одержимости и писательскому одиночеству, способным порождать книги редкой драгоценности.
Не знаю, сколько сигарет Юрий Буйда выкуривает в день, но для меня очевидно, что интересную чудачку он писал с себя. Хотя бы и во флоберовском смысле.
Кажется, среди всех сокрытых от зрителя, но тем не менее сыгранных Идой Змойро ролей главная и лучшая — именно эта.
Бонус
«Тут были доктор Жерех, аптекарь Сиверс, начальник милиции Пан Паратов, знахарка и колдунья Свинина Ивановна, тощая Скарлатина со своим Горибабой, который по такому случаю нацепил умопомрачительный галстук с изображением сисястой Маргарет Тэтчер, начальник почты Незевайлошадь, старенький прокурор Швили с женой Иголочкой, городской сумасшедший Шут Ньютон с собственным стулом, десятипудовая хозяйка ресторана Малина, горбатенькая почтальонка Баба Жа, Эсэсовка Дора, карлик Карл в счастливых ботинках, шальной старик Штоп, его стоквартирная дочь Камелия, её муж Крокодил Гена, пьяница Люминий, глухонемая банщица Муму, Четверяго в своих чудовищных сапогах, семейство Черви — милиционеры, парикмахеры и скрипачи, директриса школы Цикута Львовна, прекрасная дурочка Лилая Фимочка и множество Однобрюховых — все эти бесчисленные Николаи, Михаилы, Петры, Иваны, Сергеи, Елены, Ксении, Галины, и даже одна Констанция, чёрт бы её подрал, Феофилактовна Однобрюхова-Мирвальд-оглы притащилась об руку с мужем-цыганом…»
Текст: Дмитрий Бавильский
Источник: Частный корреспондент