В «Новом литературном обозрении» вышел «Con amore», большой том статей Павла Нерлера о Мандельштаме
Самым известным текстом из книги «Этюдов о Мандельштаме» стал очерк «В одиннадцатом бараке», перепечатанный многими изданиями, от «Огонька» до сайта ПЕН-центра. Это реконструкция последних одиннадцати недель жизни великого поэта, скрупулезно собранная из немногочисленных документов и обрывков воспоминаний.
Детальная, насколько это возможно, история жизни Осипа Мандельштама после ареста, завершает раздел книги, посвящённый разным местам, связанным с жизнью или творчеством поэта. Мандельштама предостаточно помотало по Европе, России и СССР – скитальческая судьба его, разделённая женой Надеждой Яковлевной, «сводила» Мандельштама с Грузией и Арменией, Воронежем и северным Уралом, Киевом и Верхней Волгой. Не говоря о Петрограде и Москве, а так же европейских путешествиях молодого человека, родившегося в Варшаве, учившегося в Париже и Гейдельберге, путешествовавшего по Италии (в отличие от других исследователей, Нерлер уверен, что Мандельштам посещал Венецию), сочинявшего стихи об Америке.
Раздел «Мандельшамовские места» — один из пяти монументальных частей сборника, окруженный, с одной стороны, подборкой исследований о поэтике Мандельштама («Солнечная фуга») и, с другой, набором биографических статей «Современники и современницы», посвящённых людям, окружавшим поэта в разные периоды жизни. Наиболее подробно здесь рассказывается о Надежде Яковлевне Мандельштам, жене и «свидетельнице поэзии», сохранившей произведения «опального поэта», донесшей их до современного читателя, несмотря на все гонения и лишения, выпавшие на долю мандальштамовского архива в десятилетия террора и войны. Надежда Яковлевна запоминала стихи мужа, поскольку в какие-то времена их было опасно даже записывать. В более либеральные эпохи Надежда Яковлевна распространяла их в списках, подключала добровольцев и исследователей к изучению и сохранению рукописей, а ещё позднее написала две, без преувеличения, великих книги воспоминаний о муже и эпохе беспрецедентного давления на российское общество, каждого отдельного советского человека. Вынужденно оказавшихся заложниками подлой политической системы, враждебной всему живому.
В этом же разделе Нерлер пишет об адресатах любовной лирики поэта (Наталье Штемпель, Ольге Ваксель), поэтах-попутчиках (Бенедикте Лифшице и его жене, Владиславе Ходасевиче, Валентине Парнахе) и первых исследователях жизни и творчества Мандельштама (Николай Харджиев, Павел Лукницкий). И, разумеется, об Марине Цветаевой и Анне Ахматовой, отношения с которыми были для Мандельштама судьбоносными.
В каком-то смысле, «Con amore» — не одна, а сразу несколько книг, спрессованных в большой, под 900 страниц, том. Павел Нерлер – один из самых деятельных и важных исследователей Мандельштама, создатель Мандельштамовского общества и редактор-составитель многочисленных сборников стихов и прозы поэта, инициатор и непосредственный участник создания его собраний сочинений, вышедших в перестроечной России. Например, того самого «чёрного» двухтомника, изданного «Художественной литературой», которым я пользуюсь едва ли не каждый день, а так же «синего четырёхтомника». Почти всё, связанное с Мандельштамом, от научных конференций и круглых столов, вплоть до мемориальных досок и памятников, так или иначе, оказывается завязанным на нерлеровский энтузиазм.
Собственно, нынешний том научных и биографических очерков получился таким объёмным потому, что состоит из текстов, написанных по вполне конкретным поводам. Всё это выступления или предисловия, статьи или исследования разных лет, дополнительно переработанные автором и выстроенные в поступательном порядке для того, чтобы, казалось бы, разрозненная мозаика вдруг выстроилась в стройное биографическое, историко-филологическое повествование. В ещё одну «Жизнь замечательного человека».
Но и это ещё не всё. Прежде чем стать крупнейшим специалистом по Мандельштаму, Нерлер, закончивший геофак МГУ, начинал как самодеятельный энтузиаст, прошедший все стадии вовлечения в странный, но, тем не менее, строгий и стройный культ, величайшего, может быть, русского поэта ХХ века. Два раздела «Con amore», самый первый и самый последний, фиксируют «этапы большого пути» самого Павла Нерлера, посвятившего жизнь этому, для него безусловного святому, культу. В книге обнародуется масса биографических бумаг Нерлера, как бы прожившего с Мандельштамом, бок о бок, практически всю свою сознательную творческую жизнь.
Том открывается мемуарными листками, рассказывающими о юности Нерлера и людях, бывших рядом с ним в эпоху «великих литературных открытий» («Коля Поболь»), а так же о самых важных проектах современного мандельштамоведения, в которых Нерлер принимал непосредственное участие. Это рассказ о создании Мандельштамовской комиссии и Мандельштамовского общества, сообщение о разработке Мандельштамовской энциклопедии (находится ещё в работе). Это воспоминания о «Слове и культуре», одной из самых первых «советских» книг прозы поэта, ну и об уже упоминавшихся двухтомнике и четырёхтомнике, без которых немыслима нынешняя наша библиографическая жизнь. Отдельный очерк этого раздела посвящён «Глобусу Мандельштама» (материалы о поэте в архивах мира, их «встрече в сети») и содержит массу существенной информации для всех, сочувствующих Мандельштамовскому творчеству, интересующихся им.
В приложениях к этому CXXV выпуску серии «Научное приложение» издательства «НЛО», Павел Нерлер публикует фрагменты своих дневников (1980 – 1984 годов), показывающих всю степень авторской вовлечённости в изучение жизни и творчества О.Э., в увлечённости распутыванием разных творческих и жизненных тайн Мандельштама. Дневники содержат много интересного о встречах с современниками поэта, его исследователями; рассказы об архивных находках и исследовательских догадках, чуть позже напитавших статьи из основного корпуса «Con amore». Допуская читателей в свою лабораторию, Нерлер не только «вскрывает приём», но и выстраивает в книге ещё один, параллельный, сюжет, посвящённый состоянию нынешнего мандельштамоведения, истории цензурных препон и ситуативных сложностей с изданием книг, проясняет некоторые текстологические вопросы. Делает это легко и ненавязчиво, тем более, что в мандельштамовском культе, созданном из личного участия и неформального человеческого тепла, сложно разделить, ну, скажем, поэтическую и биографическую составляющие. Некоторые из попутчиков и друзей, которым Мандельштам посвящал свои тексты, становились его добровольными помощниками, хранителями архива, многолетними исследователями и пропагандистами.
Очерки раздела «Современники и современницы», составленного точно так же, как и другие части «Con amore» по хронологическому принципу, заметно теплеют (эмоционально нагреваются и даже накаляются) по мере приближения к нынешним временам. Если статьи о вдове Александра Грина или о Борисе Горнунге, Николае Бруни или Павле Калецком выдержаны в умиротворённом филологическом тоне, то в рассказ о роли Николая Харджиева («Первый старатель») кипят нешуточные страсти. В ссоре Харджиева с Надеждой Яковлевной, Нерлер, разумеется, следует за вдовой. Точно так же, Нерлер становится ядовитым и пристрастным едва ли не при каждом упоминании Эммы Герштейн, оставившей неканонические («скандальные») мемуары о чете Мандельштамов. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что один из очерков этой увлекательной книги (несмотря на вопиющий объём и многосоставность, проглоченной мной за пару дней) посвящён именно Эмме Герштейн.
В «Con amore», вообще, много посвященний – каждому эссе в этой книге предпослано по нескольку фамилий, дорогих автору и виртуальному «мандельштамовскому обществу» активных читателей, охочих до новых знаний или концепций. Крохоборческая манера Нерлера, собирающего буквально всё, связанное с поэтом, систематизирующего и описывающего, «подшивающего к делу» любую, казалось бы, второстепенную мелочь, как нельзя лучше удовлетворяет простой читательский интерес к расширению знания о «предмете». Книг о Мандельштаме выходит много, но, чаще всего, они узкоспециальные или предельно научные, а вот Нерлеру удалось соединить мощную «научную базу» с широким просветительским посылом. Неформальный характер посмертного изучения жизни и творчества О.Э. помогает автору сделать «Con amore» не только захватывающе интересной, но и доступной. Эмоционально понятной, близкой.
Будучи студентом провинциального вуза, когда-то я ведь тоже вступил в Мандельштамовское общество, исправно платил взносы, получал по почте неловко изданные брошюры, хотя с раннего советского детства был последовательным противником участия в каких бы то ни было общественных объединениях. Но Мандельштам – это же святое и исключение, всегда и во всём. Странно, конечно, что у этого выдающегося, онтологически точного поэта с мученической судьбой, до сих пор находятся противники и даже ниспровергатели.
В небольшом, но тревожном разделе сборника «Слово и бескультурье», объединяющем несколько памфлетов и полемических откликов Нерлера на «публикации в СМИ», приводятся отрывки из некоторых рецензий на книги Мандельштама («Четвёртый том Мандельштама, вышедший только что и содержащий незначительные, вообще говоря, письма поэта, как-то и обозначил пройденный поворот. Если угодно – конец времени Мандельштама…»), а так же фрагменты из выступлений Владимира Мединского, нынешнего министра культуры РФ, выбравшего почему-то именно исследователей Мандельштама в качестве мишени для неправедной критики. «Если ведомству необходимо подготовить госпрограмму «Развитие культуры», мы не сможем отчитаться за неё в правительстве исследованием творчества Мандельштама или монографиями о средневековой архитектуре Британии», заявил Мединский в интервью «Российской газете. Чтобы спустя ещё две недели, в годовщину смерти Мандельштама, почти буквально повторить эти же слова в связи с посещением Института искусствознания в Козицком переулке. Не понимая, что использование Мандельштама в качестве «фигуры речи», даже и с негативными коннотациями, есть косвенное признание незаменимости поэта, укоренённости его в актуальном культурном контексте. Ведь для того, чтобы министерские размышлизмы были переведены на человеческий язык более-менее правильно, нужна именно что безусловная фамилия.
Иногда я мечтаю о том, что было бы, останься Мандельштам жив. Если бы он, подобно Ходасевичу или Набокову, смог уехать в Европу или спрятаться. Дожить до статуса патриарха, став кем-то вроде Гёте, любого другого прижизненного небожителя. Иногда я представляю, что Цветаева, вместо того, чтобы «плита, метла, деньги» (именно так Марина Ивановна описывала свою жизнь в письме Рильке), занималась своим «непосредственным делом», продуктивно двигая русскую поэзию и прозу в недостижимое далёко. Если бы все мы имели, в конечном счёте, не клочки да закоулочки, превращающие принципиально неполный канон Мандельштама в какого-то древнеримского поэта, известного лишь по отрывкам, но многотомного гения, чьё многопудье с золотым обрезом нужно не столько ему, сколько всем нам, каждому из нас. И если бы Ахматова не тряслась над своими письмами и стихами, постоянно сжигая крамолу, как сильно бы изменилась русская жизнь. Причём, как внешняя, так и внутренняя, разработанная и размятая «категориальным аппаратом», украшенная и углублённая снайперски точными формулировками главных гениев века.
Однако, мы имеем то, что имеем. У Беллы Ахмадулиной есть прекрасное стихотворение о Мандельштаме, большом любителе пирожных, «лакомке, лишённом хлеба». (ruthenia.ru)
Заканчивается оно не менее пронзительно, чем книга Павла Нерлера:
В моем кошмаре, в том раю,
где жив он, где его я прячу,
он сыт! И я его кормлю
огромной сладостью! И плачу!
Текст: Дмитрий Бавильский
Источник: Частный корреспондент