15 (4) января 1795 (или 1790) года родился Александр Грибоедов
Образ Грибоедова долго бередил душу обитателей российского Парнаса. Дмитрий Мережковский, например, испытывал столь сильную неприязнь к этой фигуре, что не нашёл ничего лучшего, как «удвоить» её в романе «Александр Первый». Там присутствует Грибоедов как историческое лицо и похожий на него до неприличия князь Валерьян Голицын, который признаётся: «А я не люблю Грибоедова. Иные — ножом, иные — петлёй, а он смехом себя убивает. Я, говорят, на него похож. Не дай бог! Неужели и у меня такой же смех — точно мёртвые кости из мешка сыплются?.. Может быть, я не люблю его потому, что себя не люблю, боюсь его как двойника своего».
Чуткий Блок ощущал, как «художественное волнение» Грибоедова переходит в «безумную тревогу». Он считал Чацкого демоническою личностью и переносил это на автора. Смотря что понимать под демонизмом, конечно… Но то, что (вопреки школьным представлениям) Чацкий никакая не жертва, а довольно злобный психопат, — это факт. «Случилось ли, чтоб вы, смеясь? или в печали? ошибкою? добро о ком-нибудь сказали? Хоть не теперь, а в детстве, может быть?» — спрашивает София Павловна.
Сам же Грибоедов был чрезвычайно обаятельным человеком — его любили не только женщины, но и друзья. Он, надо сказать, платил им тем же — цену дружбе он знал. «Я дружбу пел… когда струнам касался, / Твой гений над главой моей парил… («А.О<доевскому>», 1826—1828). «Ты, мой друг, поселил во мне или, лучше сказать, развернул свойства, любовь к добру…» — писал он Степану Бегичеву.
И приводящая кого-то в недоумение дружба с Фаддеем Булгариным тоже была настоящей. А то, что Грибоедов наставил другу рога, придумал Тынянов (хотя Леночка, жена Булгарина, и была из бывших проституток).
«Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие — самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, всё в нём было необыкновенно привлекательно», — сказано в апокрифическом «Путешествии в Арзрум». Пушкин, кстати, считал, что Грибоедов умён, а его Чацкий — дурак.
Следствие пылких страстей
«Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств», — писал Пушкин. Да, странная была у него жизнь, и повадки порой странные. Но если вдуматься — не более странные, чем у какого-нибудь другого русского барина-дворянина, допустим у Лунина или у Толстого-Американца. Все они чудили.
Великолепное образование (три факультета!), знание языков, желание служить на благо отечества и непременные (джон-ленноновские) очки вовсе не мешали Грибоедову предаваться довольно экстравагантным (если не сказать диким) забавам — это называлось тогда эпикурейством. Так, во время службы в Брест-Литовске гусар Грибоедов был обойдён приглашением на бал. В отместку он въехал в залу на лошади. Было очень весело. В другой раз, в том же Брест-Литовске, залез шутки ради на хоры костёла, увидел ноты на органе, сел и начал играть — он был великолепным музыкантом. Играл он так замечательно, что прихожане, внимая божественным звукам (кажется, это была Passion’s Music), замерли в благоговении, не решаясь даже вздохнуть. И когда музыка достигла уже самых невероятных высот и душа вот-вот должна была увидеть Бога, органист врезал хулиганскую «Камаринскую»… Здесь всё примечательно: и способность подняться в сферы горние, и желание сверзиться с высоты вниз.
Интересно, что рос и воспитывался он под жесточайшим контролем. Даже в университет его сопровождал гувернёр — дабы юноша не подвергся дурным влияниям. Правда, с семьёй у него были сложные отношения: безвольный отец, деспотичная и вздорная мать, третировавшая сына, да ещё дядя, с которого он списал Фамусова. «Я почти уверен, что истинный художник должен быть человек безродный», — говорил он.
Порой он хулиганил совсем уж по-мелкому: мог, например, в театре вместо аплодисментов похлопать по лысой голове сидевшего пред ним зрителя. Почему-то «подобное поведение обеспечивало ему успех среди женщин и великосветских, и сценических, и романические приключения в это время у него не переводились» (А.М. Скабичевский).
Ещё облако — дуэль Шереметьева и Завадовского из-за знаменитой танцовщицы Истоминой (сюжет этот хотел развить Пушкин. См. его набросок «Les deux danseuses»). Злые языки утверждали, что Грибоедов подначивал соперников, которые уже были готовы помириться. Может, и сплетня.
Но с другой стороны, нравы вообще были цинические. Доподлинно известно, что на той же дуэли Каверин, секундант Шереметьева, увидев друга убитым, хладнокровно произнёс: «Вот тебе, Вася, и репка».
И хотя вариант поведения Грибоедова был куда мягче, «он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостью и круто поворотить свою жизнь» («Путешествие в Арзрум»). В августе 1818 года он оставил Петербург, поступив на службу секретарём при поверенном в делах Персии. «Ах, Персия! дурацкая земля!» — воскликнул он в сердцах (так оно и оказалось в конечном итоге). Остаётся открытым вопрос: сколько ему тогда было лет? Одно дело, если родился он в 1795-м, другое — если в 1790-м…
В Персии он занимался вызволением русских пленных. Там же ему приснился сон: будто он читает в кругу друзей свою новую комедию. Проснувшись, он записал то, что ему приснилось, — это был план и первые сцены «Горя от ума». «Горе от ума», — писал Блок, — гениальнейшая русская драма, но как поразительно случайна она! <…> И родилась она в какой-то сказочной обстановке… в мозгу петербургского чиновника с лермонтовской злостью и желчью в душе и лицом неподвижным, в котором «жизни нет»; мало этого: неласковый человек с лицом холодным и тонким, ядовитый насмешник и скептик — увидел «Горе от ума» во сне».
Потом была служба в штате генерала Ермолова, командующего Кавказским корпусом. Ермолов, надо сказать, любил Грибоедова как родного, хотя тот и доставлял ему немало хлопот. «Повеса, — говорил генерал, — но со всем тем прекрасный человек». Он простил любимцу дуэль с Якубовичем, простил подстрекательство к дуэли Кюхельбекера. И много чего ещё простил.
В Чечню! В Чечню!
Империя расширяла границы, восьмой год шла Кавказская война. До «Хаджи-Мурата» должно было произойти ещё много чего. А пока в воздухе витало жестокое обаяние имперской романтики! «Чтобы больше не иовничать, пускаюсь в Чечню, А /лексей/ П/етрович/ не хотел, но я сам ему навязался. — Теперь это меня несколько занимает, борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением, действие конгревов; будем вешать и прощать и плюём на историю, — писал Грибоедов своему другу Степану Бегичеву 7 декабря 1825 года. — Имя Е/рмолова/ ещё ужасает; дай Бог, чтобы это очарование не разрушилось. В Чечню! В Чечню!»
Очарование, конечно, не разрушилось — на Кавказе именем Алексея Петровича Ермолова детей пугали ещё очень долго (это он сказал: «Чеченцы — народ, перевоспитанию не поддающийся. Только уничтожению»). А пассаж из письма Грибоедова являет собой абсолютный образчик русского колониального мышления в самом его расцвете, особенно впечатляют загадочные слова «плюём на историю». И тут же, в стихах, такое искреннее, такое глубокое проникновение колонизатора в душу колонизируемых:
Живы в нас отцов обряды,
Кровь их буйная жива.
Та же в небе синева,
Те же льдяные громады,
Те же с рёвом водопады.
Та же дикость, красота
По ущельям разлита!
Наши — камни; наши — кручи!
Русь! зачем воюешь ты
Вековые высоты?
Досягнёшь ли?
— Вон над тучей —
Двувершинный и могучий
Режется из облаков
Над главой твоих полков.
Хищники на Чегеме (1825)
«Русь! зачем воюешь ты вековые высоты?» Есть ли это особенность русского характера — воспевать тех, кого уничтожаешь?..
Грибоедов и декабристы
В декабре 1825-го в Петербурге случилось восстание. А 23 января 1826 года в крепость Грозную приехал фельдъегерь с приказом арестовать Грибоедова. Предупреждённый Ермоловым (когда-то тот участвовал в политическом кружке и был за это отправлен в ссылку), Грибоедов успел уничтожить бумаги, которые могли повредить ему.
Он был знаком с декабристами, но сам декабристом не был: его знаменитый bon mot — «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России». Он был сам по себе, но на него показали («…Специфическое для декабристов рыцарство… сослужило им плохую службу в трагических условиях следствия и неожиданно обернулось нестойкостью», — писал Юрий Лотман.)
Первым, кто навестил Грибоедова на петербургской гауптвахте, был верный Фаддей Булгарин. Он носил другу передачи, исполнял все его поручения, хлопотал за него перед важными лицами. Притом Булгарин (находившийся на свободе) нервничал и время от времени впадал в панику. А Грибоедов (сидевший под арестом) его успокаивал. Самая великолепная его фраза — в одной из записок Булгарину с гауптвахты: «Сделай одолжение — не пугайся. Бояться людей — значит баловать их».
А ещё он писал стихи:
По духу времени и вкусу
Он ненавидел слово «раб»,
За то попался в главный штаб
И был притянут к Иисусу…
Ему не свято ничего —
Он враг царю… он друг сестрицын.
Уж не повесят ли его,
Скажите правду, князь Голицын?..
Грибоедова не повесили, напротив — полностью оправдали. На допросах он ссылался на свою комедию, в четвёртом действии которой был комически изображён член Секретнейшего союза Репетилов. Вроде бы положительно повлияло на его судьбу и то, что он стрелялся с Якубовичем, оказавшимся в рядах заговорщиков. В июне драматурга освободили, его принял сам император Николай Павлович и наградил чином надворного советника. И Грибоедов вернулся на Кавказ.
Последний виток
На место Ермолова был назначен генерал Паскевич, состоявший с Грибоедовым в родстве. В этом, конечно, была определённая двусмысленность, которая смущала его друзей: им казалось, что Грибоедов предаёт и Ермолова, и свои идеалы. Так, Денис Давыдов писал потом: «Грибоедов, терзаемый под конец своей жизни бесом честолюбия, затушил в сердце своём чувство признательности к лицам, не могшим быть ему более полезными, но зато он не пренебрёг никакими средствами для приобретения полного благоволения особ, кои получили возможность доставить ему средства к удовлетворению его честолюбия; это не мешало ему, посещая наш круг, строго судить о своих новых благодетелях <…> я, к сожалению, должен был лично удостовериться в том, что душевные свойства Грибоедова далеко не соответствовали его блистательным умственным способностям». Наверное, не совсем справедливо, но какие-то основания к этому были.
Так или иначе, служил Грибоедов честно: храбро воевал, внёс свой вклад в заключение Туркманчайского мира, завершающего русско-персидскую войну и выгодного для России. В марте 1828 года ему поручили доставить договор о мире в столицу. Он получил чин статского советника, орден Святой Анны, украшенный алмазами, и четыре тысячи червонцев. И вскоре был назначен министром-резидентом в Персию.
По дороге к месту службы он успел заехать в Тифлис и жениться (первый раз в жизни!) на юной Нине Чавчавадзе. Счастье, однако, омрачил дурной знак: Грибоедов заболел лихорадкой и в припадке болезни потерял одно обручальное кольцо. Его одолевали предчувствия. «Не оставляй костей моих в Персии; если умру там, похорони меня в Тифлисе, в монастыре Святого Давида», — просил он жену.
В Тегеране всё складывалось нехорошо. Отчасти в этом был виноват сам Грибоедов: на приёмах у шаха он вёл себя слишком развязно — не соблюдал этикета, позволял себе сидеть перед правителем, затягивать время аудиенции и т.д. Но главное — он укрыл в русском посольстве евнуха гарема шаха, армянина Мирзу-Якуба и двух наложниц-армянок. Что было воспринято как невероятное оскорбление местных обычаев.
Толпа, подогреваемая людьми шаха и (возможно) англичанами, разгромила посольство. Тело Грибоедова было опознано по мизинцу, простреленному во время дуэли с Якубовичем.
…Его всю жизнь мучили сомнения: умеет ли писать? Может быть, замахиваясь на крупную форму — вроде романтической трагедии «Грузинские ночи» — он, влекомый успехом «Горя от ума», совершал ошибку. Может быть, ему стоило бы сосредоточиться на малых стихотворных жанрах.
А ещё он составил весьма толковый «Проект учреждения Российской Закавказской компании». Проект исходил из обоюдных интересов России и Закавказья — и не был принят во внимание.
Текст: Виктория Шохина
Источник: Частный корреспондент