Комментарий к тексту Елены Ледяевой «Беги Ленин Беги…»

Дарья Алексеева. Комментарий к тексту Елены Ледяевой «Беги Ленин Беги…»

На этой неделе[1] в I-net’e на известном сайте [www.nas.ru] появился долгожданный текст Е.Ледяевой «Беги Ленин Беги» (на киностудии Ad Marginem уже поговаривают о возможности его экранизации). Для тех, кто забыл: название отсылает к популярной (в интеллектуальной, разумеется, среде) в конце прошлого века ленте «Беги, Лола, беги!».

Бежит юрист, бежит нардеп, стреляют на ходу... noviny.su
Бежит юрист, бежит нардеп, стреляют на ходу... noviny.su

В целом, текст исполнен в манере классического п/м[2] письма, принципиально оппозиционного фоно-фалло-логоцентристской традиции. Несмотря на то, что некоторые историки утверждают факт некогда будто бы реального существования четы Лениных и её причастности к какой-то революции, данный рассказ никак не может быть соотнесён ни с какой реальностью уже благодаря своей композиционной структуре. Два переплетающихся в нем нарратива связаны между собой лишь тождеством (или повторением?) имен их персонажей и катастрофически напряженной неопределенностью финалов. Действие в повествованиях разворачивается одновременно: Ленина рассказывает копам, избивающим ее мужа, историю, как к Лениным пришли другие копы. По некоторым сведениям, эта история была написана в XIX веке драматургом Бончем-Бруевичем. Факт подобной цитации подрывает возможность установления реального авторства.

Любовь популярной беллетристки к методу локальных дискурсов проявляется не только в параллельном разворачивании не связанных по смыслу нарративов. В этом тексте персонажи говорят на разных языках в прямом смысле слова (копы — на английском, Ленины — на русском). Здесь нельзя не вспомнить известный постулат мэтра Делёза (кстати, как и многих из нас, представителя новой сексуальной ориентации) о несводимости языковых игр, отсутствии общей (грубо говоря, трансцендентальной) метанаррации. Поначалу может показаться, что в качестве общего языка выступает русский, но гениальная несопоставимость переводов лишь подтверждает старую американскую пословицу («за гавагайя погонишься…»). О том же говорят и примеры непереводимости русского юмора. В этом рассказе легко обнаружить свойственную большинству текстов Ледяевой парадоксальность: различные языковые игры, обнаруживающие себя в состоянии паралогии, таинственным образом генерируют эффект коммуникативной интерсубъективности. Персонажи ведут себя так, будто говорят на одном языке. Такое совпадение (непрерывная симуляция тождества) кажется чудом или случайностью. Здесь, очевидно, сказывается влияние на Ледяеву любившего парадоксы австрийского фантаста Витгенштейна.

Перед нами текст со смещённым, вынесенным в план контекста центром тяжести. Всем нам знакомые образы негра-полицейского и чудовищной игры без правил, появляясь в рассказе, вызывают к жизни множество коннотаций, благодаря которым он включается в современное виртуальное поле. Стоит отметить, что игра без правил, лабиринт, издавна считается п/м символом, а фигура афроамериканца близка нам именно благодаря п/м литературе и кинематографу, где она возникла в связи с темой разнообразных меньшинств и оппозиций в рамках борьбы с фоно-фалло-логоцентризмом.

Кстати, эта героическая борьба проявляется в творчестве Ледяевой повсеместно: ее тексты катастрофически проваливают репрессивную реальность; более того, в них перманентно отсутствует претензия на смысл.

Следует обратить внимание на сходство пространства описания событий в рассказе с пространством восприятия мира в состоянии, вызванном употреблением психоделических препаратов (в таком состоянии, сами знаете, и человек, с которым вы прожили всю жизнь, кажется порой убийцей — ГиперГостем). Не подготовленный к п/м тонкостям читатель наверняка проинтерпретирует текст как описание наркотического бреда некоего Ленина, зрящего себя со стороны, но и такое прочтение будет свидетельством эффектности п/м уловок. Рассказы Ледяевой с равным интересом читаются представителями различных жизненных миров, что опять же говорит в пользу ее гениальности.

Сингулярностью, вокруг которой сгущаются силовые линии рассказа, выступает событие ГиперГостя (его необходимо узнать по паролю, который неизвестен). Эта фигура является символом трансцендентального означаемого, пропажа которого была обнаружена еще на заре п/м Жаком Дерридой. Ситуация игры без правил — травматический след исчезнувшего трансцендентального означаемого, и с этого следа не считывается подлинник.

Неуловимость ГиперГостя по всем канонам п/м жанра должна была бы привести к скатыванию в неразличенность, разрушению дискурса в финале. Но именно здесь, в конце этого захватывающего и тонкого текста, нам уготован сюрприз: ожидание не подтверждается. Ленин a posteriori узнает ГиперГостя в своей жене — трансцендентальное означаемое возвращается на сцену мысли, происходит излечение от первородной п/м травмы, открывается забытый просвет бытия. Но возможна ли жизнь после такого излечения? Финал амбивалентен: Ленин почти убит, однако заключительная фраза («Беги Ленин Беги») намекает на то, что дар, который нам преподносят, может быть получен.

Написание комментария к подобному тексту — дело до смешного бессмысленное, и я постаралась сделать его со всей безответственностью, выбрав для этого подходящий печатный формат.

__________

1 — Дата первичной публикации доподлинно неизвестна. Дата старта эксклюзивной публикации рукописи, найденной при невыясненных обстоятельствах на litsnab.ru — 05.12.2012

2  — Постмодернизм, постмодернистский, постмодернистского, постмодернистскому, постмодернистской

Текст: Дарья Алексеева

Источник: litsnab.ru