25 января 1881 года родился американский дипломат Уильям Буллит
Уильям Буллит стал первым послом США в СССР, был женат на вдове Джона Рида, а в Москве у него завязался роман с Ольгой Лепешинской, и здесь же он познакомился с Михаилом Булгаковым и, говорят, стал прототипом Воланда из «Мастера и Маргариты». Роль Буллита в истории СССР и США весьма неоднозначна. Есть основания предполагать, что она была гораздо более решающей, чем об этом широко известно. «Часкор» публикует фрагмент книги Леонида Спивака о Буллите (Л. Спивак. Одиночество дипломата. Н. Новгород: Деком, 2011).
«Ночь нежна»
В начале 1922 года Билл встретил в Париже Луизу Брайант. Вдова Джона Рида, эксцентричная и талантливая, блистала в журналистике и только что закончила новую книгу о России «Зеркала Москвы». В тот год ей первой среди американцев удалось заполучить эксклюзивное интервью у вошедшего во власть Бенито Муссолини. Итальянский диктатор, сам в прошлом репортёр, не смог отказать обаятельной звезде американской публицистики. <…>
Уильям Буллит был на шесть лет младше Луизы (она скрывала свой возраст даже в официальных бумагах). Бунтарский характер обоих, презрение к условностям и романтический воздух Парижа сделали этот роман ярким и быстротечным. Билл развёлся с Эрнестой, чтобы уже через несколько месяцев повести под венец «королеву красной богемы». <…>
Среди многочисленных парижских знакомых Билла и Луизы оказались два летописца «весёлых двадцатых»: начинающий рассказчик Эрнест Хемингуэй и Фрэнсис Скотт Фицджеральд, самый модный в то время американский писатель. «Америка затевала грандиозный и самый шумный карнавал за всю свою историю, — писал Фицджеральд. — В воздухе уже вовсю пахло золотым бумом с его роскошествами, бескрайним разгулом, безнадёжными попытками старой Америки спастись с помощью сухого закона». Само определение «век джаза», обозначавшее период, который начался вскоре после Первой мировой войны и завершившийся Великой депрессией, возникло из названия сборника ранних рассказов Фицджеральда.
Квартиру Буллитов по адресу авеню Виктора Гюго, 44, соотечественники посещали столь же охотно, что и знаменитый салон Гертруды Стайн. Прекрасно понимая положение безвестных молодых литераторов, которые делали первые робкие шаги к своим главным произведениям, Буллиты не отказывали им в обеде или в некоторой материальной поддержке.
Хемингуэй в одном из писем Фицджеральду назвал Билла «собратом по перу». Биографии Уильяма Буллита и Скотта Фицджеральда напоминали истории близнецов. Оба оставили университет, само имя которого было неизбывной мечтой для тысяч американских юношей: Билл бросил Гарвард после первого курса, Скотт не вынес зубрёжки Принстона. Оба пережили увлечение левыми идеями (автор «Великого Гэтсби» всерьёз советовал читать побольше Маркса). Наконец, у обоих были эксцентричные красавицы-жёны, сразу ставшие центром внимания американских экспатриантов Парижа и Ниццы. <…>
Буллит и Фицджеральд пробовали себя в качестве сценаристов для Голливуда, и каждый из них работал над большим романом. Фицджеральд мучительно создавал лучшее, по его собственному признанию, произведение — «Ночь нежна» — о жизни американской богемы во Франции. В 1926 году Билл издал свой единственный роман «Это не сделано» (It’s Not Done) с посвящением Луизе Брайант. В Филадельфии немедленно разразился скандал: городская элита узнавала себя в буллитовских сатирических персонажах. Вновь заговорили о том, что «блудный филадельфиец» близок к социалистам. В довершение всего в книге слишком откровенно говорилось о сексе, что в те времена ещё не было принято. В итоге произведение выдержало двадцать четыре издания.
Весьма привлекательной для исследователей выглядит версия, что Билл Буллит во многом послужил прототипом главного героя романа «Ночь нежна»: «Он быстро завоёвывал все сердца необычайной внимательностью, подкупающей любезностью обращения; причём делалось это так непосредственно и легко, что победа бывала одержана прежде, чем побеждённые успевали в чём-либо разобраться. И тогда без предупреждения, не давая увянуть только что распустившемуся цветку дружбы, он широко распахивал перед ними ворота в свой занимательный мир. Покуда они безоговорочно соблюдали правила игры, он, казалось, только о том и думал, чтобы им было хорошо и приятно; но стоило им допустить хоть тень сомнения в незыблемости этих правил, он словно испарялся у них на глазах, не оставив и памяти о своих речах и поступках».
За Биллом и Скоттом стояли причудливые переплетения американской истории, чем оба гордились. Главный герой романа Фицджеральда «возвращал американцев самим себе, воскрешал в них черты, стёртые многолетними компромиссами». Оба вели свою генеалогию из колониального Мэриленда и находились в отдалённом родстве по линии Скоттов. Один из пращуров Буллита, полковник Джошуа Фрай, близкий друг отца Томаса Джефферсона, возглавлял вооружённые силы Вирджинии и сложил голову в походе против французов. Командование над вирджинцами принял его заместитель, молодой офицер Джордж Вашингтон. Прапрадед Скотта Фицджеральда приходился братом создателю американского гимна Фрэнсису Скотту Ки, а его двоюродный дядя оказался зятем Мэри Серрат, повешенной за соучастие в покушении на президента Линкольна. Короткая, но выразительная американская история была чем-то вроде семейной саги для этих молодых людей.
Фицджеральдовский герой Дик Дайвер, выпускник Йеля, ценитель французских вин, «зачинщик веселья для всех, хранитель бесценных сокровищ радости» и отставной дипломат Билл Буллит занимались психоанализом. Как в романе, так и в жизни у Буллита и самого Фицджеральда жёны оказались подвержены странному психическому расстройству. Впрочем, поначалу многие поступки этих ярких, обладавших художественным даром женщин, объяснялись их экстравагантностью и чрезмерным пристрастием к алкоголю.
«Жизнь американца — пьеса, в которой не бывает второго акта», — произнёс как-то Фицджеральд. Легенды о выходках знаменитых американских пар, о шумной и безалаберной богемной жизни, когда молодые люди, по словам Хемингуэя, «ныряли в представление о жизни, как о непрерывной фиесте», выплеснулись на страницы американских романов. Похмельной драмой реальной жизни остались разрушенные браки и судьбы.
<…>
Московские контакты
В год, когда посол Буллит приехал в Москву, появилась сатирическая поэма С. Маршака «Мистер Твистер», из которой советские люди долгое время черпали представление об американских нравах: «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер, миллионер…» Оказавшись в СССР, сконфуженный янки произносит сакраментальную фразу: «Ты не в Чикаго, моя дорогая».
Исходя из реалий советского быта, Буллит укомплектовывал своё посольство молодыми дипломатами, отдавая предпочтение неженатым, так как для них требовалось меньше жилой площади и удобств. У американцев поначалу не было ни специального помещения, ни оборудования, а для связи с Вашингтоном использовалось обычное телеграфное отделение. Среди тех, кто прошёл «московскую школу Буллита» — Джордж Кеннан, Чарльз Болен, Лой Гендерсон, ставшие впоследствии крупными дипломатами. Дж. Кеннан, будущий двукратный лауреат Пулитцеровской премии по литературе, отмечал в мемуарах: «Уильям Буллит, по моему мнению, которое разделяло большинство коллег, был прекрасным послом, и мы гордились им. Очень одарённый человек, он умел и любил поддерживать интеллектуальное общение… Буллит создавал вокруг себя благоприятную психологическую атмосферу, за что все мы были ему признательны».
Американский посол внимательно смотрел на новую Москву, в очередной раз менявшую облик. Недалеко от Пречистенских ворот только что снесли храм Христа Спасителя, и на площадке близ Москвы-реки через забор виднелись огромные чёрные ямы, кучи мусора. Здесь готовились возвести циклопический (выше Эйфелевой башни) Дворец Советов со стометровой статуей Ленина на вершине. По Москве ползли легенды, что в гигантской голове Ильича должен разместиться кабинет товарища Сталина. На Воздвиженке, у приёмной председателя ЦИК, прямо на улице, прислонившись к стенке, сидели крестьяне в лаптях, женщины с плачущими худыми детьми. На Первом съезде писателей Максим Горький славил Вождя: «Мы выступаем в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина». Незадолго до форума советских литераторов Осип Мандельштам написал: «Мы живём, под собою не чуя страны…»
Билл Буллит, обладавший «репортёрским нюхом» на события и на талантливых людей, умудрялся даже в строго контролируемой московской жизни получать необходимую ему аналитическую информацию. Джордж Кеннан с гордостью вспоминал: «Мы были первыми, кто использовал главным образом интеллектуальный анализ и научные подходы в нашей работе». При этом все попытки американцев наладить дружбу с советскими подданными неизменно приводили к одинаковому результату. Буллит писал: «Вездесущий террор дошёл до такого предела, что и рядовые, и высокопоставленные москвичи пребывают в страхе. Почти никто не смеет вступать в контакты с иностранцами, и это не безотчётный страх, а настоящее чувство реальности».
<…>
Дипломат находил всё меньше поводов восхищаться кумачовой Москвой. Менее всего ему нравилось, что за ним повсюду следуют агенты НКВД. Внешнее наблюдение докладывало на Лубянку, что у Буллита развивается роман с балериной Лёлей Лепешинской. Более детальной информации получить не удалось: посол и балерина отрывались от наблюдателей во время долгих загородных прогулок. Билл рассказывал, как однажды им удалось обмануть слежку, прыгнув на пароходик, идущий по Москве-реке. Вечером того же дня к послу подошёл «сотрудник в штатском» и попросил более не убегать от них, иначе охрану накажут.
В июле 1935 года в Москве открылся VII конгресс Коммунистического Интернационала. Сталин появился в президиуме, но сам не выступал. Молотов со товарищи обеспечили предсказуемое согласие делегатов на всё, что от них потребуется. Ежов, будущий «железный нарком», вместе с другими работниками НКВД, вошёл в руководящий состав «Штаба всемирной пролетарской революции».
Узнав о готовящемся съезде Буллит был вне себя и сделал заявление, что приезд американских коммунистов в Москву означает нарушение «джентльменского соглашения» между Литвиновым и Рузвельтом. Но американская делегация всё-таки прибыла в Москву. Более того, секретарь компартии США Эрл Браудер и её председатель Уильям Фостер были избраны в президиум конгресса. Буллит отправил резкую ноту в наркомат иностранных дел, обвиняя Кремль во вмешательстве в американские дела и пропаганде мировой революции. Ответ заместителя наркома Крестинского был очередным перлом большевистского этикета: советское правительство «не несёт ответственности» за деятельность международного Интернационала, заседавшего в Москве.
8 июля 1935 года Буллит при встрече с Литвиновым спросил: «Верно ли, что открытие конгресса Коминтерна состоится в Москве 20 июля?» Улыбнувшись, нарком ответил: «Вы больше знаете о III Интернационале, чем я. Даже Сталин не знает этого». Буллит писал госсекретарю К. Халлу: «С советским министерством иностранных дел трудно вести переговоры, потому что в этом институте ложь — нормальное явление, а правда — ненормальное, и твой рассудок оскорбляется радостным притворством, что ты поверил лжи».
<…>
Великий бал у сатаны
В самом центре старой Москвы сохранился изящный особняк, известный не только в столице, но и далеко за её пределами: Спасо-Хаус — резиденция посла Соединённых Штатов. В XVII столетии в этом районе жили царёвы псари и сокольничие, затем располагалась обширная родовая вотчина Лобановых-Ростовских. В начале ХХ века сибирский промышленник и банкир Николай Второв решил построить особняк именно здесь, на месте заросшего сада княгини Лобановой-Ростовской. В этом смысле Второва часто сравнивали с чеховским Лопахиным, купившим вишнёвый сад со старым барским домом — мечту его детства.
В 1914 году модные московские архитекторы Адамович и Маят завершили строительство виллы в стиле «новый ампир», одновременно помпезной и изящной. <…>
Американцы дали резиденции посла имя Спасо-Хаус, соединив английское house (дом) с названием старинной белокаменной церкви Спаса на Песках, расположенной неподалёку, в одном из арбатских переулков (эта церковь изображена на знаменитой картине В. Поленова «Московский дворик»).
Спасо-Хаус играл существенную роль не только в московской жизни, но и в российской истории двадцатого века. В великолепном белоколонном зале в разные годы проходили встречи высоких официальных гостей и опальных диссидентов, благотворительные вечера и концерты знаменитостей СССР и США. У истоков этой традиции стоял Уильям Буллит. Первым из памятных событий в Спасо-Хаусе стало концертное исполнение оперы Сергея Прокофьева «Любовь к трём апельсинам». За дирижёрским пультом стоял сам композитор.
Жизнь в американской резиденции, благодаря фантазии Буллита, обустраивалась с размахом, и приёмы здесь вызывали толки, ходившие по всей Москве. В те времена разрешались некоторые протокольные вольности, например, можно было взять напрокат зверей из зоопарка или цирка. Чарльз У. Тэйер, один из сотрудников посольства, в книге «Медведи в икре» красочно описывает празднование Рождества 1934 года, на котором посол Буллит преподнёс гостям невероятный сюрприз: погасли верхние огни, и все увидели трёх больших чёрных морских львов, которые ползли в зал приёмов из ванной. Один держал на носу маленькую рождественскую ёлочку, умело балансируя ею, другой — поднос с бокалами, третий — бутылку шампанского. Потом они перебрасывались мячами, играли на гармониках. Все были в восторге, и только Тэйер заметил, к своему ужасу, что дрессировщик из Московского цирка, перебравший спиртного, внезапно «отключился». Ластоногие «артисты» мгновенно почуяли свободу и устроили форменный дебош.
Благодаря подобным вечеринкам американское посольство в дипломатической Москве именовали «Цирком Билла Буллита». Но главное — стараниями заокеанского посланника создавался особый островок свободы в мрачнеющей на глазах «столице мирового коммунизма». Так воспринимался Спасо-Хаус в апреле 1935 года, когда в его бальной зале разыгралась одна из самых необычных и мистических сцен советского времени.
За несколько лет до появления в столице Буллита главный режиссёр Московского Художественного театра К. С. Станиславский направил члену Политбюро Ворошилову благодарственное письмо: «Глубокоуважаемый Клементий Ефремович, позвольте принести Вам от МХАТа сердечную благодарность за помощь Вашу в вопросе разрешения пьесы «Дни Турбиных». «Красный конник» Ворошилов был не только наркомом по военным и морским делам, но и ответственным за московские театры в Политбюро. <…>
По необъяснимому капризному повелению Сталина Булгаков получил «охранную грамоту» для «Дней Турбиных». В самые жуткие годы сталинских экзекуций, когда почти прекратилась литературная жизнь страны, «белогвардейская» пьеса не сходила с подмостков главного драматического театра страны. На сцене происходило всё, что видеть советскому человеку было категорически запрещено: дворян-офицеров, буржуазный быт, кремовые шторы, рождественскую ёлку, «отменённую» в СССР как религиозный пережиток. Булгаков почти уверовал в бытие злой силы, незримо охранявшей его и чудодейственно посылавшей своё благо.
<…>
Помимо «вождя народов» регулярно ходит на спектакль и американский посол. По воспоминаниям жены Булгакова, Билл Буллит появлялся на «Днях Турбиных» едва ли не так часто, как Сталин, и держал перед собой текст пьесы, который ему перевели на английский. После одного из спектаклей он встретился за кулисами с автором.
Филадельфиец с его отменным вкусом высоко оценил булгаковский дар. Об этом говорят неоднократные восторженные высказывания посла, зафиксированные современниками. Помимо «Дней Турбиных», Буллит хвалебно отзывался о «Мольере» и даже переправил английский перевод пьесы для постановки в Америке. Жена писателя Елена Сергеевна Булгакова отметила в дневнике, что именно посол называл Михаила Афанасьевича тем самым словом, которое столь много значило для него — «мастером».
Американский гость для непризнанного и ошельмованного Булгакова был посланцем иных миров, сродни его персонажам из «Мастера и Маргариты». Постоянно окружённый целой свитой многочисленных помощников, великолепный, роскошный, богатый, наделённый неограниченными возможностями, он являл могущество потусторонних сил. Он мог, особенно не затрудняясь, позволить себе всё, о чём только мечталось советскому гражданину: квартиру, лимузин, поездку в Голливуд или Ниццу, шикарный гардероб и гастрономические изыски, что и продемонстрировал вскоре на знаменитом балу в Спасо-Хаусе.
<…>
Вечером 22 апреля 1935 года Уильям Буллит давал приём в американской резиденции. Елена Сергеевна Булгакова оставила запись в дневнике: «Однажды мы получили приглашение. На визитной карточке Буллита чернилами было приписано: “фрак или чёрный пиджак”. Миша мучился, что эта приписка только для него. И я очень старалась за короткое время “создать” фрак. Однако портной не смог найти нужный чёрный шёлк для отделки, и пришлось идти в костюме. Приём был роскошный, особенно запомнился огромный зал, в котором был бассейн и масса экзотических цветов».
История с фраком получила отражение на страницах «Мастера и Маргариты»: «Да, — говорила горничная в телефон… — Да, будет рад вас видеть. Да, гости… Фрак или чёрный пиджак». Буллитовский приём Е. С. Булгакова подробно описала в дневнике 23 апреля 1935 года, характерно назвав его «балом»: «Я никогда в жизни не видела такого бала. Посол стоял наверху на лестнице, встречал гостей… В зале с колоннами танцуют, с хор<ов> светят прожектора, за сеткой, отделяющей оркестр, живые птицы и фазаны. <…> Ужинали в зале, где стол с блюдами был затянут прозрачной зелёной материей и освещён изнутри. Масса тюльпанов, роз. Конечно, необыкновенное изобилие еды, шампанского».
Счёт за сказочный бал, превысивший гигантскую по тем временам сумму в семь тысяч долларов, оплатил сам посол. В расходы среди прочего входили доставленные самолётом из Хельсинки тысячи тюльпанов и гастролировавший в Москве оркестр из Праги. «Мы устроили так, чтобы множество берёзок распустились до срока в столовой», — сообщил посол Франклину Рузвельту.
Созданный фантазией Булгакова «весенний бал полнолуния» Воланда многократно ассоциируется с полуночным «весенним фестивалем» Буллита и необычным театрализованным пространством Спасо-Хауса. Сравним дневниковую запись жены писателя с текстом романа: «…Маргарита поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да ещё с колоннадой, тёмной и по первому впечатлению бесконечной. <…> Невысокая стена тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и чёрные плечи фрачников… В следующей зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз… Били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трёх бассейнах».
«Булгаковская энциклопедия» отмечает: «Для полуопального литератора, каковым был Булгаков, приём в американском посольстве — событие почти невероятное, сравнимое с балом у сатаны. Советская наглядная пропаганда тех лет часто изображала «американский империализм» в облике дьявола. В Великом бале у Сатаны реальные приметы обстановки резиденции американского посла сочетаются с деталями и образами отчётливо литературного происхождения».
Жена писателя добавила в дневнике: «Отношение к Мише очень лестное. Посол среди гостей — очень мил…» Потом Булгаков шутил: «Я как Хлестаков — английский посланник, французский посланник и я». Никто не знает, довелось ли писателю и хозяину Спасо-Хауса пообщаться наедине по-французски. Буллит мог бы многое рассказать Булгакову: о вольном воздухе Парижа или таинственном кабинете доктора Фрейда, о жизни нью-йоркской богемы или исторических мифах Белого дома. Но рядом с американским послом всегда находились соглядатаи.
Одной из таких фигур, приставленных к Буллиту в качестве гида и переводчика (взамен арестованного Андрейчина), был Борис Штейгер, «из прибалтийских баронов», в обязанности которого входило подслушивание светских разговоров иностранных дипломатов. В «Мастере и Маргарите» он выведен под именем барона Майгеля. Во время Великого бала в недоброй памяти второвском особняке Булгаков предопределил судьбу «наушника и шпиона»: «…что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет».
1 мая 1935 года появились два разных и интересных комментария к событиям в Спасо-Хаусе. Буллит в свойственном ему ироничном стиле сообщил Рузвельту: «Если я могу полагаться на мнение жены британского посланника и множество других устных отзывов, это была лучшая вечеринка с дореволюционных времён». Посол также добавил, что к завтраку у него «осталось ещё двадцать гостей и он прошёл весьма успешно, так как один из них даже напился!»
В дневниковой записи жены Булгакова в тот первомайский день есть упоминание о фуршете в американском посольстве, где присутствовал «французский писатель, только что прилетевший в Союз». Елена Сергеевна продолжает: «Писатель, оказавшийся кроме того и лётчиком, рассказывал о своих полётах. А потом он показывал и очень ловко — карточные фокусы». Французом-лётчиком был корреспондент газеты «Пари-суар» Сент-Экс — не кто иной, как Антуан Сент-Экзюпери, которого Буллит, знакомый с ним с парижских времён, пригласил в Спасо-Хаус.
Последний булгаковский роман, и по сей день опутанный мистикой и загадками, предлагает множественные литературные реминисценции. Александр Эткинд в своём «Толковании путешествий» утверждал, что посол стал одним из главных героев «Мастера и Маргариты»: «Визит Воланда в Москву совпадает по времени с пребыванием Буллита в Москве, а также с работой Булгакова над третьей редакцией его романа. Как раз в этой редакции прежний оперный дьявол стал центральным героем, воспроизведя характерное для Буллита сочетание демонизма, иронии и большого стиля. Дьявол приобрёл человеческие качества, которые восходят, как представляется, к личности американского посла в её восприятии Булгаковым: могущество и озорство, непредсказуемость и верность, любовь к роскоши и цирковым трюкам, одиночество и артистизм, насмешливое и доброжелательное отношение к своей блестящей свите. Буллит также был высок и лыс и обладал, судя по фотографиям, вполне магнетическим взглядом. Известно ещё, что Буллит любил Шуберта, его музыка напоминала ему счастливые дни с первой женой. И, конечно, у Буллита был в посольстве глобус, у которого он мог развивать свои геополитические идеи столь выразительно, что, казалось, сами моря наливаются кровью; во всяком случае одна из книг Буллита, написанных после войны, так и называется Сам великий глобус».
Перед взором Булгакова на полночном балу в Спасо-Хаусе развернулась ужасающая фантасмагория. Здесь веселилась советская элита, которая совсем скоро отправится на сталинскую плаху. Танцует лезгинку Михаил Тухачевский, играет с медвежонком начальник Генштаба Александр Егоров — первые маршалы Советского Союза, которых ожидает пыточный конвейер Лубянки и расстрел. «Золотые перья партии» Николай Бухарин и Карл Радек через год по указке вождя напишут «самую демократическую в мире» сталинскую конституцию, чтобы сразу же после этого превратиться во «врагов народа». Всеволод Мейерхольд пойдёт в расстрельный подвал как немецкий и японский шпион. Получит свою пулю в затылок и «чрезмерно любознательный» барон Штейгер. За стенами Спасо-Хауса также идёт особая ночная жизнь — до рассвета выявляют и арестовывают врагов.
Философский смысл булгаковской дьяволиады исследовал П. Палиевский: «Заметим: нигде не прикоснулся Воланд, булгаковский князь тьмы, к тому, кто сознаёт честь, живёт ею и наступает… Работа его разрушительна — но только среди совершившегося уже распада». А. Эткинд отмечал, что эпиграф к «Мастеру и Маргарите» повторяет цитату из Гёте, которую Буллит и Фрейд использовали в предисловии к биографии Вудро Вильсона: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Текст: Леонид Спивак
Источник: Частный корреспондент