В последних стихотворениях Елена Шварц подвергает метафизической рефлексии само посмертное существование, полагает Валерий Шубинский
Елена Шварц. Перелетная птица. Последние стихи. 2007–2010. – СПб.: Пушкинский фонд, 2011
Страшно и странно писать о посмертной книге. Тем более что она внешне почти не отличается от прижизненных. Новые книги Елены Шварц начиная с середины 1990-х выходили в издательстве «Пушкинский фонд». Выход каждой из них был актом расширения поэтики, в основе своей заданной еще тридцать — сорок лет назад. У дерева появлялась новая ветвь — или новый слой листвы, нового цвета, новой формы.
Был момент, когда мне показалось, что этого больше не происходит. Это было, когда создавались стихи, вошедшие в книгу «Трость скорописца» (2004). Сейчас, перечитывая эту книгу, я думаю, что в те годы устал скорее мой воспринимающий аппарат. Впрочем, если в какой-то момент кризис и начинался, в следующей книге, «Вино седьмого года» (2007), он был преодолен. Весь огромный лирический аппарат (как ни кощунственно звучит это словосочетание) Шварц остался с нею до конца: и умение мгновенно выстраивать изощреннейшие образные «деревья», и исключительно гибкая и многослойная интонация, и уникальное ритмическое чувство, и дерзость, граничащая с высокой дикостью. Осталось и другое: внутренняя молодость, позволявшая рождать полноценные стихотворения десятками, создававшая потребность в их воплощении.
Но вот в самом начале 2008 года появляются строки, несущие в себе совершенно иной опыт:
Вдруг зеркало по мне скользнуло,
Чуть издеваясь, чуть казня —
Придурковатая старуха
Взглянула косо на меня.
Я часто в зеркалах менялась,
Но узнавала. А теперь…
Я б удивилась даже меньше,
Когда б оттуда прыгнул зверь.
Стихотворение — первая часть диптиха «Вести из старости». Вторая половина заканчивается словами: «…И синица спела: больше жить не надо». Мандельштам смеялся над символистскими Иванами Ивановичами, предсмертно живущими. Но Шварц никогда не боялась признаваться в том, насколько близко к границе между нашим миром и миром мертвых проходит существование поэта. Причем это соседство само по себе если и страшно, то не мучительно; в своей привычности оно даже порождало особый причудливый юмор. Отзвуки этого юмора есть даже в посмертной книге:
Мы — перелётные птицы с этого света на тот.
(Тот — по-немецки так грубо — tot.)
Совсем другое дело старость. Этот мотив впервые возник в юношеском стихотворении про княгиню Дашкову — там старость воплощает инфантильную мечту о житейской вседозволенности и безответственности, которая есть лишь проекция «в мир трех измерений» юродивой, ангельской и звериной свободы. Сорок лет спустя призрак «придурковатой старухи», княгини Дашковой, зверя-ангела-младенца, мелькнул в зеркале, и это оказалось так страшно, что поэт готов выбрать смерть. Готов, но все же:
Не предаст меня тело коварное —
Это скопище скрупулов бранное,
Это атомов стадо лукавое,
Это правильных бредов собрание,
Поболит-поболит и опомнится…
Текст: Валерий Шубинский
Источник: openspace.ru