Таблица периодических пространственных элементов
Вадим Цымбурский. Конъюнктуры Земли и Времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования. – М.: Европа, 2011. – 372 с.
При иначе сложившихся в стране и мире условиях Ленин мог бы стать одаренным предпринимателем, нэпманом для самого себя, подобно социалисту-предшественнику Роберту Оуэну. А филологу-античнику Вадиму Цымбурскому (1957–2009) не пришлось бы заниматься политологией, переходящей в геополитику. Последняя, составленная самим автором, но увидевшая свет уже после его смерти книга фиксирует точку этого перехода. Предложив ранее основополагающую научную метафору «Остров Россия», в рецензируемой книге автор прослушивает, как терапевт сердце, текущие ритмы сжатия/расширения этого Острова, пристрастно обозревая заодно и дальнейшую жизнь самой этой, запущенной в общее пользование метафоры.
При этом текущая геополитика в целом схвачена ученым как донаучная алхимия, чья паранаучность языка обусловлена дорациональными по происхождению географическими смыслообразами, на которых строилась пропаганда стратегий вроде борьбы Континента с Океаном. Но ведь и эпохальных «заказов» на вневременные метагеографические мотивации нет, без чего получится не связная история геополитической мысли, а разве что «размазня» пространственного подхода при анализе политических процессов.
Впрочем, и для самого Цымбурского геополитика – не наука в принципе. Это сейчас скорее тип мобилизационного политического проектирования, преследующий три главные цели: «1) внушить элитам и народам отождествление с неким «географическим организмом», изображенным моделью; 2) заразить их сознание некой «жизненной проблемой» этого «организма», которую несет в себе модель; 3) увлечь их волю тем решением этой проблемы, которое модель подсказывает своей образной структурой». Это «форма внесения в мир политической воли, а не научная дисциплина, живущая процедурами верификации, самоопровержений».
Отсюда закономерный вывод, что для геополитики важны не столько алхимические донаучные или научные (в духе атомизирующей физики), сколько химически функциональные образы. «Лозунг «Россия – европейская держава» геостратегически обессмыслен, а «Россия – Евразия» не дает никаких ориентировок, кроме стимула к чисто словесным авантюрам вроде «последнего броска на Юг». Апелляции к межеумочности России на предполагаемом «пути из англичан в японцы» лишь указывают на заключенную в географическом положении возможность. Каковая, однако, пока еще никогда не реализовывалась в истории, так как основные связи Евро-Атлантики и великих приокеанских платформ Азии всегда в прошлом осуществлялись в обход России, касается ли это транспортного транзита или области идей (даже марксизм Япония узнала независимо от русских). И сегодня положение «между двумя океанами» (или, точнее, «между двумя очагами экономической мощи») – «образ, вовсе не утверждающий за нами непременно какую-либо прочную мировую функцию, но больше способный сигнализировать об опасности расползания России».
Как глобус ни крути, но опорным паттерном в осмыслении ритмов сжатия и расширения и связанного с последним «похищения Европы» остаются атрибуты островного государства. «Остров Россия», поясняет Цымбурский, это не изоляционистская крепость. Автор, по его словам, «выводил» (!) эту модель «для осмысления ряда духовных и политических коллизий, пережитых в XVIII–XX веках сообществом по эту сторону Лимитрофа» (еще один ключевой термин, определяющий сухопутную «заводь», охватывающую постулируемый Остров с юга).
Во введении к книге «Speak, Memory», имеющем характер авторского геополитического завещания, автор относит свою работу «к роду цивилизационного психоанализа», имея в виду окружающие фантазмы «возвращения в Европу» или «бредовые образования» типа тезиса Дугина насчет выстраивания «другой Европы – России будущего», где историческая Россия сводится до забытой периферии. Но если его и можно охарактеризовать как геополитического Фрейда, то – с бородой Менделеева. Исходя из знаний о базисных векторах человеческого опыта, вторичности «недорациональных», по М. Веберу (будь то ценностно-рациональных, аффективных или традиционных), типов действий по отношению к базисным универсалиям опыта, Цымбурский высказывает возможность «менделеевской таблицы» массовидных реакций на идеологически закрепленные клише. Геополитика, утверждает автор в статье «Бес независимости», – не основанная на концепте суверенитета социальная физика, продуцирующая нестабильность из-за конфликта между принципами легитимности и баланса, а основанная на идее авторитета молекулярная химия. Отмечая разрушительный характер концепта суверенитета для СССР, Цымбурский прослеживает коллизии суверенитета факта и суверенитета признания на постсоветском пространстве, где происходит «выделение политической энергии за счет расщепления интегративной ткани общества». Метафора же острова позволяет говорить не о распаде, а о сжатии России, обозначить диапазон вариаций, в которых можно говорить о сохранении России как геополитического субъекта, провести пределы, за которыми эта субъектность исчезает.
Возникает визуальный образ рецензируемой книги – геоменделеевская таблица-этажерка периодических пространственных элементов с расставленными по полкам часами для каждого из этих элементов, обозначающих утверждение интуитивно явной Цымбурскому исторической связи эпох. Вопреки Шпенглеру, не считавшему, что установленный им исторический цикл имеет какое-то отношение, Цымбурский переводит стрелки на циферблатах таким образом: «Высокая культура, которая «стартовала» в XV–XVI веках становлением Московского государства с его религиозными и художественными формами, в XVIII веке достигла стадии, соответствующей европейскому Высокому Средневековью, а со второй половины XIX века по наши дни переживает пору городской революции с временем тираний и с великой большевистской реформацией, собравшей разрушившуюся Белую империю под новую сакральную вертикаль (чего европейским протестантам XVI–XVII веков так и не удалось добиться при всех замыслах их лидеров реорганизовать Священную Римскую империю)».
При всей этой отстающей наглядности шпенглеровского цикла в Российской истории Цымбурский предлагает также иметь в виду материальную и духовную вовлеченность и в общий региональный, а потом и планетарный порядок, выстроенный высокой культурой Запада. На вызовы этого порядка все время приходится реагировать, как, к примеру, Петру I, в условиях еще только «феодализирующейся» России создававшему промышленность, технологически соответствующую уровню раннебуржуазной Европы (продуктивностью своей отчасти даже превосходя этот уровень).
Такого же свойства проблемы создаются теперешними российскими мегаполисами (прежде всего – Москва как Нью-Петербург), городами-порталами неоимперского «объединенного мира», по ряду показателей соответствующими не российской стадии по шпенглеровскому циклу, а нынешней стадии Запада периода космополитических столиц и работающих на них империй.
Многие современные наблюдатели за империями акцентируют внимание на соответствии нынешних российских границ состоянию XVII века. Но, согласно Цымбурскому, крутая федерализация России в XX–XXI веках в две волны – с падением сперва православной империи, а потом большевистской идеологической сверхдержавы стадиально соответствует состоявшемуся еще в XV–XVI веках распаду европейской «духовной империи» на суверенные государства – политическую собственность королей, князей и олигархий, – связанные поверх религиозных и идеологических расколов геополитикой и геокультурой. Поэтому-то выкованное европейскими политиками и законниками XVI–XVIII веков для осмысления постимперской (раннего модерна) ситуации понятие суверенитета в России тех времен интереса не представляло, но пришлось ко двору в конце ХХ и в XXI веке в применении к новому политическому «театру», в котором идея «верховной власти» схлестнулась с идеей «неотъемлемой политической собственности, укорененной в особенностях и традициях выделившихся в субъекты Федерации территорий». Таким образом, «федерация обретает у нас значение, аналогичное тому, какое абсолютизм и national state имели в истории евроатлантической государственности и политии».
В результате реакции на соединение Фрейда и Менделеева получается внутренний Шпенглер. Менделеевская пространственно-временная таблица соединяется со своеобразной синусоидой соединительных между Западом и Востоком ритмов.
Обоим флангам – пребывающей сейчас в мировом геополитическом тупике Евро-России и Дальнему Востоку, которому не то грозит, не то светит отход в тихоокеанский мир – присуще меридиональное географическое развертывание по Волге и Дону, а также идущим с севера на юг железным дорогам. В строении дальневосточного фланга подобную роль исполняют как связывающее обжитую Южную Сибирь течение Лены, так и побережье Тихого океана. Тогда как развертывание Урало-Сибири – преимущественно широтное, Транссиб и Северный морской путь соответствуют «фланговому» развороту зон тундры, тайги и степей.
Кажется, никто еще так адекватно не ответил Пушкину, которого чтение книги французского математика, инженера-кораблестроителя и статистика Шарля Дюпена «Производительные и торговые силы Франции» (1827) вдохновило на такие строки VII главы «Евгения Онегина»: «Когда благому просвещенью/ Отдвинем более границ,/ Со временем (по расчисленью Философических таблиц,/ Лет чрез пятьсот) дороги, верно,/ У нас изменятся безмерно…» То есть, как границы ни отодвигай, сами направления дорог не изменятся…
Апеллирование автора к народам и элитам в конечном счете сводится к проблеме обновления элитного геополитического видения, поскольку «наш городской политический класс, чье становление началось при большевизме, существует в странном статусе потенциального класса, растворенного в посттоталитарной «толпе одиноких». Рецензируя книгу Владислава Суркова «Тексты», он выражает «изумление» высказанному в этой книге сожалению об «отсутствии эффективного самоуправления в самых верхах нашего общества», о том, что «как только властную вертикаль выдергивают из общества, высший класс, такой прекрасный и самодостаточный, рассыпается в одну секунду». То есть наверху надо быть еще «суверенней», чтоб не дать перехватить власть «самоуправляющемуся» коллективному Ходорковскому из 2–3% населения.
Изумление, однако, вызывает чисто аппаратный подход к особенностям верховных самоуправлений и полное отсутствие воли у кого-либо в этом элитарном собеседовании к строительству реальной демократии снизу. Между тем, если вернуться в «знаковый» для России европейский XV век, то тогда уже почти 200 лет там развивалось магдебургское городское право, наращивающее слои фундаментальной свободы начиная с самоуправления цехов и улиц. Цымбурский же выдает не только советы, но и индульгенцию на кратоиспускания с вертикали. Как там ею воспользуются?
Цымбурский – фигура трагическая в своем полном слиянии с исследуемым материалом. По его мнению, «история не кончилась до тех пор, пока ценности универсальной гражданственности рода противостоят ценностям расползающейся «великой простоты» – ценностям раковой клетки».
К сожалению, организм взбунтовался именно таким образом против цветущей гражданской сложности, дальнейшая судьба которой теперь в наших руках.
Текст: Александр Люсый
Источник: НГ Ex Libris