О книге Жана Полана «Тарбские цветы»
Жан Полан – культовая фигура французской литературной критики. Известный эссеист, писатель, главный редактор знаменитого ежемесячника «Нувель Ревю Франсез», издатель Антонена Арто, Жоржа Батая, Поля Валери, Алена Роб-Грийе и Луи-Фердинанда Селина. Единственным крупным произведением Полана, переведенным на русский, остается эссе «Тарбские цветы или Террор в изящной словесности»[1]. Однако и спустя десять лет после издания эту работу можно без особого труда найти в книжных магазинах, что позволяет сделать вывод о том, что имя Жана Полана по-прежнему остается в России практически неизвестным.
«Каждый всегда пребывает в диалоге со своими предшественниками; еще больше, возможно, и сокровеннее – со своими потомками», — писал Мартин Хайдеггер[2]. Этот во многом восходящий к «Эстетике» Гегеля взгляд на историю искусства как на процесс, обусловленный законами эволюции и преемственности, Полан попытался радикализировать, указав на опыт литературы авангарда. В истории искусства отношения между «отцами» и «детьми» далеко не всегда напоминали образ из любимого Хайдеггером стихотворения Конрада Мейера «Римский фонтан» о чашах, принимающих и передающих друг другу воду[3]. Зачастую ситуация оказывалась обратной: единственной возможностью нового слова становилась невозможность повторять уже произнесенное (схожая проблема позже заняла Хэрольда Блума в исследовании «Страх влияния» [4]). Полан начинает свое эссе с тезиса «Наша литература взращена на отвержении» [5], казалось бы, вступая в заочную полемику с Гегелем и Хайдеггером. Отнюдь не следование канонам, а распря с общим местом, беспощадная война с банальностями и клише, борьба с эпигонством, скрывающимся под маской верности традиции, превратились в кредо многих литературных направлений, условно определенных Поланом как террор в изящной словесности. Аллегорией литературы здесь становится Тарбский сад, при входе в который во избежание кражи вывешивается надпись «Запрещено входить в сад с цветами в руках» [6].
Однако конфликт быстро заходит в тупик из-за того, что определение литературной косности оказывается практически лишенным критерия. Поэты и критики с яростью бросают это обвинение другим, но редко замечают пошлости и клише в собственных текстах, более того – одни и те же произведения оцениваются критиками то как образчик оригинальности, то как истертая банальность. И сама эта особенность критических эссе и поэтических манифестов уже может претендовать на титул общего места. «Как получается, что твердый отказ от общего места и не менее твердое согласие с тем же самым общим местом может быть одинаково литературным?» [7]
Парадоксально, но литературный террор заранее оказывается интегрирован в ту эволюционную схему, против которой вроде бы вел борьбу, а конфликт с традицией превращается в разновидность диалога ученика с учителем. И вместо того, чтобы разрушить пирамиду гегелевской эстетики, террор оказывается частью ее фасада, неожиданно попадая в такт голосу «другого» Гегеля: «Эти поэты <Гете и Шиллер – А.Р.> отбросили в своих первых произведениях все фабриковавшиеся тогда правила, намеренно нарушая их, и стали творить так, как будто до них не было никакой поэзии» [8]. Но каким образом война с Гегелем таинственным образом перевоплощается в союз с ним? Именно этот вопрос занимал многих французских философов, современников Полана – от Жоржа Батая до Мишеля Фуко: «Чтобы реально освободиться от Гегеля, нужно точно оценить, чего стоит это отдаление от него; нужно знать, насколько Гегель, быть может, каким-то коварным образом, приблизился к нам; нужно знать, что все еще гегелевского есть в том, что нам позволяет думать против Гегеля, и нужно понять, в чем наш иск к нему является, быть может, только еще одной хитростью, которую он нам противопоставляет и в конце которой он нас ждет, неподвижный и потусторонний» [9].
Сегодня, когда на русский переведены многие работы Ролана Барта, Жиля Делеза, Жака Деррида, большинство вопросов, поднятых Поланом, оказываются лишены той глубины, которой они отличались в 40-х гг. ХХ века. В этом смысле уже небольшой текст Мориса Бланшо «Как возможна литература?», ставший отзывом на «Тарбские цветы»[10] поднимает вдвое больше проблем, касающихся взаимоотношений текста и читателя, чем рецензируемая книга. Но что именно в «Тарбских цветах» заставило Бланшо впервые коснуться тем, которые впоследствии оказались важнейшими для его ключевой книги «Пространство литературы»?
По-видимому то, что целью Полана стал выход за пределы литературоведения – попытка связать сферы художественной литературы и философии языка. Пытаясь определить терминологические рамки литературного клише, Полан обращает внимание на то, что зачастую банальность способна получить «второе дыхание», оказавшись в новом контексте, – такие реинкарнации языковых идиом блестяще удавались, например, Джеймсу Джойсу и Раймону Кено. Но если истёртое обнаруживает способность раскрыть просветы беспокойного и неизвестного смысла, то прежде поиска литературоведческих критериев оказывается необходимым проблематизировать опыт литературы как опыт языка.
С одной стороны Полан (на этот раз в полном согласии с Хайдеггером) обнаруживает в языке нечто, предшествующее мысли, с другой – обращает пристальное внимание на язык как игру знаков (передавая эстафету структуралистам и постструктуралистам). Важнейшей особенностью «Тарбских цветов» является то, что эта работа стала одной из первых серьезных попыток (наряду, например, со сборником эссе Арто «Театр и его двойник») взглянуть на искусство как на роковую взаимосвязь знака и бытия: «Литературное или банальное – общее место есть событие языка, которое с первого момента своего появления увлекает нас в пределы духа. Оно, кажется, допускает тысячу разнообразных смыслов, которые со временем углубляются» 11.
______________________
1 Полан Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности. М., 2002.
2 Хайдеггер М. Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим. // Время и бытие. М., 2007, с 401.
3 Хайдеггер М. Исток художественного творения. М., 2008, с. 127.
4 Блум Х. Страх влияния. Карта перечитывания. Екатеринбург, 1998.
5 Полан Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности. М., 2002, с. 43.
6 Полан Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности. М., 2002, с. 42.
7 Полан Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности. М., 2002, с. 250.
8 Гегель Г.В.Ф. Эстетика. М., 1968, Т.1., с. 33.
9 Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. (Цит по: Эрибон Д. Мишель Фуко. М., 2008, с. 42).
10 Бланшо М. Как возможно литература? // Полан Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности. М., 2002, с. 172-184).
11 Полан Ж. Тарбские цветы или Террор в изящной словесности. М., 2002, с. 167.
Текст: Анатолий Рясов
Источник: Частный корреспондент