Андрей Бильжо. Мои классики

bilzho-klassiki Отрывок из книги

В издательстве Corpus выходит книга Андрея Бильжо «Мои классики». Рассказывая о том, что для него значат великие Чехов, Достоевский, Тургенев, Пушкин, Толстой, автор смешивает времена, пространства, самих писателей и их персонажей и создаёт свой собственный, остроумный и необычайно познавательный «учебник» русской литературы. «Частный корреспондент» публикует фрагмент главы «Мой Достоевский», любезно предоставленный издательством

Последний главный редактор газеты «Известия» товарищ Абрамов, от которого я, собственно, и ушёл, утверждал, что хочет делать газету для интеллигенции. Он долго рассуждал на эту тему в беседе со мной.

— Почему у тебя в картинках так много мужиков с топором?

— Виталий, вообще-то это Родион Романович Раскольников.

— Да я знаю…

«Слава богу», — подумал я.

— Но как-то мрачновато.

Спустя несколько месяцев Абрамов вообще перестал печатать мои мрачноватые картинки. Действительно, зачем пугать оптимистически настроенную интеллигенцию.

Этот раздел я хотел было посвятить сегодняшним власть имущим питерцам, равнодушно смотрящим на то, как уничтожают их родной город, но потом подумал: зачем мне портить настроение этой книге? Все разделы ведь посвящены трём хорошим людям и одной хорошей собаке, и я решил посвятить этот раздел смелым и замечательным славистам в лице моего постоянного редактора и автора учебника русского языка для старшеклассников Людмилы Великовой. Вот так.

@ А. Бильжо
@ А. Бильжо

«На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду извёстка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, — всё это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными тёмными глазами, тёмно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытьё, и пошёл, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе признался. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день как уж он почти совсем ничего не ел.

Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днём выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой.

Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться… А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряжённой огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во всё горло, указывая на него рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу.

Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская, но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.

«Я так и знал! — бормотал он в смущении. — Я так и думал! Это уж всего сквернее! Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь замысел может испортить! Да, слишком приметная шляпа… Смешная, потому и приметная…

К моим лохмотьям непременно нужна фуражка, хотя бы старый блин какой-нибудь, а не этот урод. Никто таких не носит, за версту заметят, запомнят… главное, потом запомнят, ан и улика. Тут нужно быть как можно неприметнее…

Мелочи, мелочи главное!.. Вот эти-то мелочи и губят всегда и всё…»

Из романа «Преступление и наказание». Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. — М.: Наука, 1973. — Т. 6. — С. 6—7

«Танцы со звёздами» — это телевизионная программа, которая стала очень популярной. Все стали танцевать, и на льду в том числе. Между нами говоря, я должен был танцевать в самом первом проекте. Под большим секретом мне дали тогда посмотреть иностранный диск, с которого у нас делали кальку. Я долго кочевряжился — и так и не стал звездой. А ведь мог.