Брюс Грант
ТЕКСТ И КОНТЕКСТ
Кевин Платт предлагает нам яркий, острый диагноз состояния литературных исследований за несколько прошедших десятилетий и того, насколько глубокая связь с социальными науками может быть предложена в этом исследовательском поле. Антропология, в частности, должна быть счастлива найти таких великодушных собеседников. Соглашаясь во многом с видением Платта, я направляю свои комментарии в первую очередь к тем персонам и рубрикам, которые упоминаются в его статье.
Во-первых, являются ли все социальные науки столь открытыми к тому, что Клиффорд Гирц некогда назвал “стертыми жанрами”? Я думаю, что стоит остановить внимание на более высоком уровне контакта между литературой, антропологией и историей, который мы находим в эссе Платта, а также у самых известных представителей социальных наук в Америке или где бы то ни было. Сфера политологии, столь важная для проблем, которые возникают в междисциплинарном пространстве, явно доминирует в Соединенных Штатах благодаря следованию теории рационального выбора, что способствует расширению восприятия, обычно прохладного в случае большинства герменевтических игр. Тем не менее социология, или даже социальная теория, имеющая наибольшее право присоединиться к гуманистическому маршу, настаивает, прежде всего, на том, чтобы студенты обучались статистике и другим количественным методам. Подобные методы также являются правилом в большинстве отделений экономики, где жалованья огромны по сравнению с доходами в соседствующих гуманитарных и социальных науках, что оправдывается необходимостью конкурировать с финансовой индустрией (вероятно, показателем размера жалованья является то, что отделение “культуры” — наименьшая из всех секций американской социологической ассоциации). В области психологии чаще получают финансирование и интеллектуальное признание от медицинских школ, чем от гуманитарных факультетов. Даже история, ранее принадлежавшая к социальным наукам и, конечно, являющаяся одним из предметов, наилучшим образом предназначенных к тому, чтобы быть восприимчивыми к проблемам интерпретации, в значительной степени оставила эту работу современным метаисторикам, таким как Хейден Уайт. Эссе Кевина Платта напоминает, в чем здесь утрата для науки, и задается вопросом, почему антропология, область, которая долго была известна как “самая гуманистическая из наук и самая научная из гуманитарных наук”, должна выделяться из общей массы.
Как справедливо замечает Платт, одним из ответов на заметное повышение интердисциплинарности в сфере гуманитарных наук, истории и антропологии является разработка “культурных исследований” как того, что связует эти дисциплины. Когда я выполнял свою собственную докторскую работу по антропологии в 1980-х, культурные исследования были в большой моде и нас учили, что они образовались из “пятиугольника”: этнографии, феминизма, психоанализа, марксизма и литературной критики. Стать сведущим в культурных исследованиях было отнюдь не малой амбицией для антрополога, который пытался в совершенстве овладеть структуралистскими системами родства. Но было ясно, что культурные исследования являлись сферой, в которой велись самые привилегированные беседы. Однако сегодня культурные исследования чаще всего упоминаются антропологами пренебрежительно по той же самой причине, по которой многие исследователи, занимающиеся искусством, также начали опасаться их успеха: поскольку все высокопарные призывы к интердисциплинарному диалогу, раздающиеся под знаменами культурных исследований, слишком часто приводят к редукции социальной жизни до одной вещи, которая является общей для всех областей исследования: это — власть. Опасность заключается в том, что снижается наша способность оценивать литературу как богатое украшение, искусство ради искусства, или религиозный опыт как нечто существенно важное, но обязанное демонстрировать свою цель.
Платт признает также, учитывая, что он упоминает об этом в своем эссе, важность методов “пристального прочтения”, которое литературным исследованиям удавалось в течение долгого времени лучше всего. По моему мнению, именно здесь можно найти ту точку контакта, где близость антропологии и литературы может быть наиболее ясна. Антропология долго выделялась среди гуманитарных и социальных наук как единственная область, в которой предполагается, что, изучая людей и описывая их, вы должны фактически говорить с ними. Это скромное, но основополагающее требование полевых исследований знаменательным образом противостоит тому, что мы можем наблюдать, не без улыбки, в большей части академических кругов, — нежеланию входить в контакт с жизнью реальных людей. Исключением, можно сказать с уверенностью, является лишь малая часть ученых из различных областей. Как правило, экономисты, политологи и социологи сводят способы поиска доказательств к наблюдениям, а психологи склонны предпочитать, чтобы объекты их исследований находились за стеклом. Однако следует пояснить, что антропологи говорят с людьми не потому, что мы придаем более высокую ценность позиции “существования внутри”, в противовес дистанцированному изучению. Напротив, запутывающие, противоречивые и случайные мнения и практики, которые большинство людей считают нормальными, используются для того, чтобы усложнить и обогатить академические модели, которые иначе выглядели бы блекло со своими чрезмерно чистыми линиями и осторожными теориями. Те из нас, кто рассматривает антропологию как науку, ценят этот глубокий эмпиризм как своего рода бесстрашие, заключающееся в том, чтобы слушать, что говорят другие, и встраивать услышанное в наше размышление. Гирц некогда замечательно назвал это “плотным описанием”. Платт здесь говорит о “пристальном прочтении”. Так или иначе, это предполагает, что каждый текст существует в необходимом контексте, который позволяет нам понимать текст со всей его логикой и его декором. Платт утверждает, что литературные исследования умножили свои силы, открыв двери для подобного “культурного поворота”. Будем надеяться, что культуролог, имеющий склонность к антропологии, также продолжит извлекать уроки из близкой связи с объектом своего исследования, как это уже давно удается исследователям литературы.
Авториз. пер. с англ. К.В. Бандуровского