Достучаться до небес — 11: «Зелёный шатёр» Людмилы Улицкой как зеркало антропологической революции
«Зелёный шатёр» — реквием по мечте и вольная иллюстрация к финалу «Слов и вещей» Мишеля Фуко, выполненная на высоком беллетристическом уровне.
Людмила Улицкая. Зеленый шатер. М.: Эксмо, 2011
В критике и сопутствующих выходу новой книги Людмилы Улицкой рецензиях неоднократно отмечалось, что главное содержание «Зелёного шатра» — история диссидентского движения. Де, история едва ли не в русле беллетризованной non-fiction.
Всё это не совсем не так (то, что книга каждым воспринимается по своему — безусловное её достоинство, одно из). Улицкая пишет не историю диссидентского движения и не раскрывает роль интеллигенции в судьбе страны, она занята немного иным, более привычным для себя делом — фиксирует сложно уловимое «вещество жизни», описывая людей своего поколения.
К интеллигенции и к диссидентам она обращается, так как, во-первых, знает эту среду (и соотносит себя с ней, хотя и даёт в книге портреты представителей и других социальных слоёв), а во-вторых, выбирает правозащитников как людей, находящихся на краю, из-за чего внутренние конфликты эпохи заостряются и выглядят ярче обычного обывательского фона, из которого «вещество жизни» извлечь в разы труднее.
Ведь повседневная жизнь не имеет внятных информационных поводов и, как правило, внешне бессобытийна, а если и событийна, то малоинтересна другим.
Вот почему нужны определённые фабульные условия (плюс высший писательский пилотаж: повседневное — самая сложная для фиксации материя) для того, чтобы задержать утекающее сквозь пальцы.
Так Шекспир, выбирая для своих трагедий и хроник реально существовавших королей да принцев, делал это для того, чтобы писать о том же самом, что и Улицкая, — о нашей повседневной борьбе за нравственное существование.
Так голливудские сценаристы, чтобы поговорить о насущном, помещают обыкновенного человека в пограничные или предельные состояния.
Роман-пунктир, состоящий из трёх десятков рассказов и повестей (плюс пролог со смертью Сталина и эпилог со смертью Бродского, обозначившие границы эпохи), объединённых сквозными героями, берёт реперные, с точки зрения автора, события и поселяет внутри них персонажей.
Преследование космополитов. Похороны Сталина. ХХ съезд. Завязь диссидентского движения. Суд над Синявским и Даниэлем. Приход Брежнева. Застой. Отъезжанты.
Все эти важные вехи показаны глазами обычного человека (обычных людей), развивающегося вместе со страной (правда, знающего, чем сердце успокоится).
«Красное колесо» эпохи малокровия и малых политических судорог. Судьба семьи в судьбе страны. Повествование в отмеренных сроках.
С одной стороны, неумолимо тикают часы Большой Истории, вовлекая в свой ход массы заброшенных в личное существование героев, но с другой, что куда существеннее, возникают и преодолеваются (или не преодолеваются) частные обстоятельства частных судеб.
Сначала трёх одноклассников и учителя, затем их многочисленных близких и родственников, перешагивающих в своём ежедневном беге все эти монументальные и судьбоносные волны Большой Истории.
Выходит дробный эпос, в котором роман воспитания связан с романом карьеры и даже травелогом, а роман идей (двигают который не описания, но события) — с историей города (ну да, «Московская сага»), «романом с ключом» и мелодраматическими узелками.
Стилистически «Зелёный шатёр» написан достаточно безыскусно (в помощь себе Улицкая приглашает Пастернака с его призывом «впасть, как в ересь, в немыслимую простоту…»), не в том красота; так, вполне осознанно, поступает человек, которому есть что сказать, помимо «щедрот большого <литературного> каталога».
Куда важнее композиционное решение романа, не зря построенного полифонически, подобно фуге; с развитием лейтмотивов, повторениями, остановками и постоянным нарастанием драматизма.
Важное место в «Шатре» занимает музыка (с ней связана судьба Сани, одного из главных героев книги), оказывающаяся альтернативой не только мерзостям жизни, но и другим видам человеческой деятельности (фотографии и литературе).
Разные виды искусства, закреплённые за разными персонажами-носителями, вступают, таким образом, в непроявленный спор — какой из них важнее и какой из них утешительнее; который следует признать высшим проявлением духа и наиболее полноценным оберегом?
«Пушкинский дом». Для Улицкой, посвятившей первую треть книги восхвалению литературы и последствиям литературной деятельности (активное инакомыслие, конвертируемое в наступательную жизненную позицию), нет никаких сомнений, что это именно музыка — лишь она даёт человеку возможность сохранить себя.
Хотя бы на время.
Другие способы самовыражения впутывают персонажей в малоприятные коллизии, рано или поздно заканчивающиеся личным крахом, и только музыка говорит с тобой на достойном тебе языке: «Ты — царь, живи один…»
Сознательно или нет, но Улицкая проводит героев через три стадии человеческого развития, описанных Кьеркегором, — эстетическую, этическую и религиозную.
У Кьеркегора три эти стадии следуют, вытекая друг из друга, этапами постоянного развития, причём эстетическая (литература, музыка) оказывается самой простой, примитивной, хотя и базовой.
Сформировав в себе эстетическое чувство, человек не может не перейти к этическому мировосприятию (как у того же Бродского сказано, этично то, что эстетично), требующему от него активных действий на поле социального утверждения.
Самая высшая, религиозная стадия развития человека, доступная немногим, особенно чутким, умным и оттого продвинутым индивидам, является заключительным этапом развития человека, доступным смертному.
На простых и доступных примерах из жизни своих персонажей Улицкая, вступающая в заочный диалог с Кьеркегором, переворачивает эту пирамиду, ставя на вершину возможного развития эстетическую, а не этическую и даже не религиозную стадию мирочувствия.
Причём делает это не из какого-то там забубённого эстетства, но исходя из личного опыта и логики жизни. Не очень-то и настаивая на таком результате, просто на нарративных картинках показывая, к чему приводит тот или иной загиб индивидуального развития.
С тех пор как Кьеркегор предложил свою парадигму, всё радикально изменилось. Бог многократно умирал, пока окончательно не умер, — следовательно, единственной надеждой и опорой человека остаются музыка и литература.
То есть то, что делает человека человеком (особенно после фашистских и сталинских лагерей, по Адорно, отменяющих стихи), позволяя ему оставаться человеком в канун исчезновения Homo sapiens.
«Конец прекрасной эпохи», по Улицкой (не зря выбравшей такое название для эпилога), знаменует завершение времён классической антропологической модели.
В каком-то смысле «Зелёный шатёр» — это реквием по мечте и вольная иллюстрация к финалу «Слов и вещей» Мишеля Фуко, выполненная на высоком беллетристическом уровне.
Однако называет Улицкая книгу не как-то иначе, но «Зелёный шатёр». В её партитуре нет случайных нот и движений, и повесть «Зелёный шатёр» с образом плавного входа в смерть не зря помещена в центр композиции.
Это книга о смерти, об умирании не столько эпохи, сколько об уходе населявших её людей. «Век скоро кончится, но раньше кончусь я», а вместе со мной все мамки, няньки и дядьки, спящие вместе с Джоном Донном.
Ковры, посуда, Москва, Сталин, Брежнев, Сахаров и Солженицын — всё конечно, кроме музыки, бесплотным духом носящейся над миром.
Можно назвать её «музыкой сфер», «духом истории» или «хорошо темперированным клавиром», суть от этого не изменится.
И это важный после «Даниэля Штайна, переводчика» сдвиг по фазе персонального писательского развития; в предыдущей книге Людмила Улицкая искала единого Бога, в этой она находит индивидуальный покой.
Правда, временный, как и всё человеческое, и не обещающий загробного существования, но зато честный, предлагающий жить здесь и сейчас.
Текст: Дмитрий Бавильский
Источник: Частный корреспондент