Неувядающий роман «Венера в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха в свете характерологии
В одном из московских издательств готовится к выходу книга сотрудника «НГ-EL» Михаила Бойко «Садо, мазо и шизо (Характерология и литература)». Предлагаем вашему вниманию главу из книги, посвященную роману «Венера в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха (печатается в сокращении).
Выражаю благодарность Вадиму Петровичу Рудневу, подтолкнувшему меня к написанию данного исследования.
Можем ли мы определить тип характера Северина фон Кузимского, главного героя романа Леопольда фон Захер-Мазоха «Венера в мехах» (1869), в терминах современной характерологии? Да, но с двумя оговорками: во-первых, неясно, в какой мере вообще можно говорить о характерах вымышленных литературных персонажей; во-вторых, к какому бы выводу мы ни пришли, он не будет окончательным, поскольку клинические исследования в данном случае невозможны. В наших силах лишь гипотетическая реконструкция, способная тем не менее пролить свет на такое сложное и до конца не познанное явление, как мазохизм.
По нашему мнению, исключительное место романа «Венера в мехах» в мировой литературе объясняется не только обилием мазохистических сцен и клинически точным их отражением. В этом отношении у Захер-Мазоха имеются яркие предшественники: Жан-Жак Руссо, маркиз де Сад, Никола Ретиф де ла Бретон, Иван Тургенев и другие.
Секрет неувядающего романа и посмертной славы его создателя состоит в том, что Захер-Мазоху удалось описать один из самых стабильных (с точки зрения характерологии) алгоальянсов (< гр. боль, однокоренные слова: алголагния, алгология, анальгин etc). В нашей терминологии это союз индуцированного садоциклоида (Ванда) и мазошизоида (Северин).
Характер Ванды
Проще разобраться с характером возлюбленной Северина. Ванда фон Дунаева – типичный циклоид. В начале романа молодой вдове самое большее 24 года (27). С первых страниц она предстает воплощением жизнерадостности, добросердечия, теплоты, мягкости, ласковости, открытости, общительности и естественности – всех тех качеств, которые обозначают термином «синтонность» (< гр. созвучие, согласованность).
Смех и улыбка, сопутствующие циклоидной женщине, – неизменные атрибуты Ванды на протяжении всего повествования, хотя ближе к развязке они приобретают несколько иное значение. Можно заметить, что смех Ванды образует симметричную «рамку» романа. Ночное свидание, во время которого Северин исповедуется Ванде в своих самых затаенных желаниях, завершается раскатами ее смеха: «Она еще смеялась, когда я спускался по лестнице <…> я все еще слышал сверху ее озорной, безудержный смех» (59). И последнее, что слышит Северин, когда Ванда оставляет его, – это раскаты ее смеха. Только теперь уже она спускается по лестнице и ее смех доносится снизу: «Она продолжала смеяться безо всякой жалости <…> и смех ее еще доносился, когда она под руку с ним сходила с лестницы и усаживалась в коляску» (159).
Ванда смеется на протяжении всего романа (38, 59, 77, 92, 100, 119, 130), и даже трудно подсчитать, сколько всего раз. Смеется насмешливо (31), звонким, почти детским смехом (33), откинувшись назад (39), весело и мелодично (127), звонко и весело (150), громко (143), подчас хохочет (51) и не может остановиться: «Разразилась смехом <…> снова рассмеялась» (43).
Столь же часто упоминается об улыбке Ванды (86, 88, 89, 115, 122, 126, 129, 151, 154). Улыбается она лукаво (33), чарующе (34), приветливо (47), блаженно (77), обворожительно (85, 90), прелестно (116).
В отличие от несносного патетика и зануды Северина, Ванда наделена чувством юмора и часто шутит: «Благодарю вас за этот ученый эротический доклад» (56), «А сейчас как вы чувствуете себя? Как будто вас уже наполовину колесовали?» (58) и т.д.
Глаза Ванды лукаво искрятся (37), иногда с насмешливым довольством (58), заливаются сладостной страстью (103), при волнении наполняются слезами (77). Смотрит она «чрезвычайно дружелюбно» и тут же «изумленно, а потом немного насмешливо» (43), снова насмешливо (64), тепло и многообещающе (71), спокойно и ясно, как солнце (42), трепетно, влажно, жадно-горячо (46).
Говорит она живо (38), горячо (60), шутливо (70), взволнованно (75), довольно (87), насмешливо (86, 105, 130, 131, 142), спокойно (137), вспыхнув (141), порывисто (134), шепчет лукаво (77), болтает «самым милым и увлекательным образом» (89), восклицает почти испуганно (46), нетерпеливо кричит (42, 65). Постоянно перебивает Северина (59, 67, 71) и по ходу действия делает это все более резко (82, 135, 141). Но всякий раз в ее ответах чувствуются живой анализ, чутье и быстрая реакция.
Прикосновения Ванды ласковы (84, 140), нежны (84, 85), она ведет себя шаловливо (89, 118, 129), то и дело страстно припадает к губам Северина (99, 120), грозит пальцем и хмурит брови (38), любуется пейзажем (41), кокетничает (58, 80, 111, 118), лучится счастьем и довольством (152), оглядывает себя в зеркале с горделивым удовольствием (64). От ревности бледнеет и дрожит всем телом (118), от волнения становится быстрой и резкой (135). Уютно устраивается в любом помещении (91, 94), энергична и практична (эпизод с арендой виллы).
Проследив за колебаниями настроения Ванды на протяжении романа, легко уловить отчетливую циклоидную волну. В приподнятой (гипертимной) фазе Ванда весела, подвижна, остроумна, смеясь и озорничая, «скачет» по комнате (59, 153, в оригинале: sprang lachend im Zimmer herum и sprang mutwillig durch das Zimmer). В пониженной (гипотимной) фазе – меланхолична, спокойна, нежна, пассивна, устала, ленива (136), оказывается вдруг рассеянной и расстроенной безо всякого повода (85), по всему ее существу разливается тоска, затаившая в себе нечто зловещее (75), мрачно смотрит на Северина, но потом взгляд ее светлеет (84), говорит тихо (115), апатично (147), томится от скуки (117), желает рассеяться, выехать (132). Иногда ее мучает бессонница, и она приходит к Северину среди ночи (55, 88). Особенно сильно колеблется настроение Ванды по прибытии во Флоренцию, периоды холодности и нежности сменяют друг друга, и однажды она на месяц удаляет от себя Северина (109).
Как все циклоиды, Ванда чувствует близость к природе, тягу к свежим ощущениям-наслаждениям, прекрасным дарам жизни, склонность к материалистическому или, на языке героев, «языческому» (34) мироощущению, алчность до наслаждений (156). Идеал, который она пытается осуществить в жизни, – «радость без страдания» (34).
Как все циклоиды, Ванда непостоянна, переменчива, подвержена скуке и догадывается об этом. Легко поддается влиянию, в частности, своей подруги. Только что ее очаровательное лицо светилось счастьем, а теперь она морщит лоб и выказывает известное нетерпение (69). Почти сразу и дважды предупреждает Северина, что едва ли сможет любить его дольше двух месяцев (44, 74), сомневаясь в прочности своих чувств, не спешит вступать в новый брак и говорит об этом «очень серьезно» (44). Утверждает, что повинуется только порывам (72), сама себя называет «своенравной» (82) и дважды «легкомысленной» (43, 61).
Судя по некоторым признакам, имеет Ванда и характерный для циклоидов [Кречмер, 2000] пикнический габитус (телосложение). У нее полные губы (33), пухленькая ручка (111), она постоянно уподобляется тициановской «Венере с зеркалом» (22–23, 29, 96). Тело ее названо стройным (102, нем. schlank), но уже через несколько страниц – пышным (110, 113, нем. ueppig). Северину она напоминает Екатерину II (116).
В момент знакомства Ванда уже вдова, и все говорит о ее сексуальной опытности и здоровом сексуальном инстинкте. Это полностью соответствует тому, что писал о циклоидах Эрнст Кречмер: «Сексуальный инстинкт циркулярно предрасположенных лиц прост, естествен и очень живой <…> Уклонений от нормального направления инстинкта у лиц с циркулярным предрасположением в большинстве случаев не отмечается» [Кречмер, 2000: 79]; «У людей с циркулярным предрасположением сексуальная жизнь протекает гладко и естественно, гармонируя со всей аффективностью; мы не находим у них той пропасти или расщепления, которые так резко выступают у многих лиц с шизофреническим предрасположением, а также и у здоровых шизотимиков: здесь мое «я», моя этическая личность, там сексуальный инстинкт как нечто враждебное, постоянно мешающее инородное тело» [Ibid: 81].
Не случайно Северин просит Ванду сделать его нормальным (68). Но мы знаем, что вышло иначе: не Ванда сделала Северина нормальным, а Северин пробудил в Ванде «опасные наклонности» (148). Как это ему удалось?
Ванда II
Ванда в силу своего характера не может быть ни настоящей садисткой, ни настоящей мазохисткой. Циклоид для этого слишком жизнерадостен, полнокровен и поверхностен. Ролевые игры для циклоида – это именно игры, приправа к основному блюду, без которой, в сущности, можно обойтись. Современная западная BDSM-культура с ее принципами Safe, Sane, Consensual (безопасный/разумный/добровольный) имеет циклоидную природу.
Но, будучи циклоидом, Ванда подвержена суггестивному воздействию, и в поле такой мощной девиации, какой наделен Северин, у нее возникает вторичный микросхизис. Появляется индуцированная («наведенная») субличность, которую мы будем называть Ванда II. Так сильный заряд поляризует электрически нейтральные тела, превращает их в диполь. Диполь электрически нейтрален, но ведет себя как электрический квазизаряд.
Ванда II – индуцированный садоциклоид. Таким образом мы хотим подчеркнуть несамостоятельность, фантомность, неустойчивость этой субличности. Сама по себе, без постоянной энергетической подпитки от Северина, Ванда II существовать не может. Это обнаруживается, когда она оказывается в поле действия другого мощного шизоида – Алексея Пападополиса (Грека).
Пока преобладает влияние Северина (мазошизоида), существует Ванда II (садоциклоид), но как только возобладает влияние Грека (садошизоида), «дипольный момент» Ванды тут же меняет знак, и возникает другая эфемерная субличность – Ванда III (мазоциклоид).
В циклоиде много детской непосредственности, способности к теплому сопереживанию (эмпатии), склонности к компромиссам, он способен играть, вживаться в незнакомые роли и делает это более естественно, чем истерик. Но всякая игра – это микросхизис. Этот крохотный, едва тлеющий уголек Северину удается раздуть.
Ванда – хорошая актриса, жаждущая новых ролей и жизненных ситуаций. Воспользовавшись этим, Северин развращает фантазию Ванды, разжигает ей кровь (60), ее «дьявольское любопытство» (68), и они образуют резонансный алгоальянс, способный воплотить самую затейливую мазофантазию.
Посмотрим, как зарождается и наливается кровью фантомная Ванда II. Северин провоцирует ее – забирает туфлю – и ловит, что у Ванды «нахмурен лоб, и вокруг губ легла какая-то суровая, властная складка» (42). Это дает ему представление о ее потенциале (в качестве садоциклоида).
Провоцирование продолжается. Ванда смотрит странным, ошеломляющим взглядом (45, 76), со странным довольством (84). Слово «странный» однозначно указывает на пробуждающуюся Ванду II. В полнокровной синтонной женщине Ванде I нет и не может быть ничего «странного».
Ванда все чаще морщит лоб (77, 80), хмурит свои тонкие, но энергично очерченные брови (48), отвечает почти гневно (49, 61), сурово (80), холодно и насмешливо, со злой улыбкой на губах (82), с несказанным пренебрежением (87), протягивает руку с горделивой небрежностью (87), наделяет Северина милостивым кивком (88). В ее глазах мелькает что-то недоброе, зловещее, холодное (47, 80).
Теперь она говорит бессердечно и холодно (107), злобно (142), сдвигает брови с выражением злой насмешки (63, 106), приглядывается со злобной язвительностью (110), надменно (145), демонстрирует равнодушие (131, 142), которое сменяется гневом (143), зловещее спокойствие (134), отвечает искаженная гневом (155), невыразимо пренебрежительным движением бросает Северину кошелек (145), смотрит холодно и бессердечно, со злой улыбкой (142), говорит с сатанинской насмешкой (157).
Суммируем признаки: Ванда II – сильная и самоуверенная (47), холодная, жестокая, похожая на статую, подчас некрасивая (155), с наморщенным лбом, сдвинутыми бровями, скрещенными руками (61, 117, 128). Даже когда она прекрасна, то кажется совершенно чужой: это не знакомые черты, это лицо жестко, на нем лежит какое-то зловещее выражение усталости и пресыщения (110). Она похожа на белую медведицу (первый сон Северина, 98), на львицу (132, 133, 134, 138, 140).
Ванда II неустойчива, она начинает «мерцать» и «таять», как только лишается подпитки. «Мазохисту нужно образовать для себя деспотическую женщину. Он должен ее убедить и заставить ее «подписаться». Он по сути своей – воспитатель. И он сталкивается со всеми теми опасностями потерпеть неудачу, которыми чревато любое педагогическое начинание. Во всех романах Мазоха переубежденная женщина сохраняет какое-то последнее сомнение, как бы опасаясь войти в роль, к которой ее подталкивают, но которой она, возможно, не сумеет придерживаться – переигрывая или недоигрывая» [Делёз, 1992: 198].
Вот ее голос звучит резко и повелительно, но вслед за этим она теплеет и улыбается (61), говорит не свойственным ей «дрожащим голосом» (67), колеблется и смущается: «Внезапно посмотрев на меня мрачным, даже свирепым взглядом, она ударила меня хлыстом; в следующее мгновение она склонилась ко мне с выражением сострадания на лице, нежно обвила рукой мою шею и спросила полусмущенно, полуиспуганно» (64). С отвращением отказывается воплощать фантазмы Северина (67), но затем с чрезвычайной серьезностью добивается их осуществления (76). Этот циклоидный маятник Северин старательно раскачивает.
По прибытии во Флоренцию амплитуда настроений Ванды увеличивается. Она на время забывает о договоре (84), ударив Северина, тут же пугается (97), заводит его в ближайший подъезд, чтобы поцеловать (99), испытывает приливы нежности (115), доброты и ласки (140), стыдится своей грубости (119).
Ванда искренне заблуждается относительно произошедшей в ней метаморфозы, считает, что в ней дремали опасные наклонности (62), которые Северин первым пробудил (148), сделал ее надменной и жестокой (148), полагает, что находит удовольствие в сознании своей власти над человеком, одаренным умом, чувством и волей (154). Ванда II – медиум, и эти пафосные речи вкладывает в ее уста Северин: «<…> мазохистский герой кажется воспитанным, образованным авторитарной женщиной, но на более глубоком уровне это она им образована и переряжена, это он внушает ей те жестокие слова, которые она к нему обращает. Именно жертва, не щадя себя, говорит устами своего палача» [Делёз, 1992: 199].
Однако стоит появиться Греку, и фальшивая патетика разлетается в пух и прах. Фантом тает, и медиумическими устами начинает говорить уже Грек: «Женщина нуждается в господине и боготворит его» (146), «Женщине нужен такой муж, на которого она бы смогла смотреть снизу вверх» (149). Появляется Ванда III, мазоциклоид.
Характер Северина
В самом начале романа мы узнаем, что Северину 26 лет. По косвенным свидетельствам, мы можем заключить, что он все еще девственник «и в любви дилетант, никогда не уходивший дальше грунтовки, первого акта» (28).
Понять толком, что происходит между Северином и Вандой, из текста романа до конца невозможно. Виной тому необычайная пристойность работ Мазоха, отмеченная Делёзом: «Самый предубежденный цензор не найдет в «Венере» ничего, достойного порицания, разве что предъявит свои претензии к той неуловимой атмосфере, тому ощущению духоты и подвешенности, которые присутствуют во всех романах Мазоха <…> О Мазохе, в противоположность Саду, надлежит сказать, что никто никогда не заходил столь далеко, сохраняя при этом пристойность» [Делёз, 1992: 201, 212].
Первоначально Ванда Северина интересует очень мало (27), он влюблен в каменную Венеру и при знакомстве не испытывает «молниеносной вспышки страсти» (40). Складывается впечатление, что, как пишет Делёз, живые женщины волнуют героя лишь постольку, поскольку «их можно спутать с холодными изваяниями, залитыми лунным светом, или с изображениями на окутанных тенью картинах» [Делёз, 1992: 248].
Спустя 10 дней после того, как Ванда предоставила Северину «все права супруга, поклонника и друга» (45), он все еще не обладает ею (46). В этом же ключе можно понять загадочный упрек, бросаемый Вандой: «Если бы ты был менее добродетелен, ты был бы совершенно нормален» (68). Описание сцены, во время которой Северин вот-вот овладеет своей возлюбленной, завершается фразой, что чувства оставили героя (69).
Не нужно быть экспертом в характерологии, чтобы заключить: Северин – шизоид. Как типичного шизоида его отличает «не горячее естественное влечение, но экстаз и резкая холодность», он ищет «не красивую девушку, но женщину вообще, «абсолютное»: женщину, религию, искусство – в одном лице» [Кречмер, 2000: 127]. Ему свойственны «инфантильные установки эмоций, которые затем своеобразно изменяют развитие сексуального инстинкта, окрашивают или оттесняют его», «мечтательная нежность», «ненормально долго длящееся самоотгораживание от сексуального познания, пребывание в ложно стыдливом неведении или в инфантильных кругах представлений в таком возрасте, когда другие уже давно осознали свой инстинкт» [Ibid: 80]. В своих мыслях, переживаниях, поступках он отражает «не столько реальный внешний мир таким, как он есть, сколько собственное, концептуально-теоретическое к нему отношение, в котором уже остается довольно мало от полнокровной реальности – как, например, в композициях Кандинского или в обнаженных женщинах Модильяни» [Бурно, 2008: 45].
Окончание следует
Текст: Михаил Бойко
Источник: НГ Ex Libris