Композитор, художник и директор «Термен-центра» Андрей Смирнов диагностирует конец развития музыкальных технологий и грезит о будущем
Лев Термен сначала построил терменвокс, а несколькими годами позже — терпситон (одна из разновидностей терменвокса, в которой вместо антенн для игры руками использовалась платформа для игры телом. — OS). Идея состояла в том, что не только руками, но и всем телом можно делать музыку. Сейчас это актуально, как никогда. У меня есть терменсенсор. Это некая штучка, из которой можно сделать как классический терменвокс, так и разные инсталляции, которые будут следить за движениями человека. Можно сказать, что это заготовка для конструктора. В этом, думаю, отчасти и есть направление, в котором будет двигаться развитие электронных инструментов. Терменсенсор можно встраивать в самые разные объекты и заставлять их чувствовать, к примеру, тело человека. Но во благо музыки его использовать нельзя. Я вообще считаю, что музыка умерла и будущее наше за мутациями.
Мутация — это некая творческая энергия, которая меняет морфологию самих инструментов. Они меняют свои формы, свои очертания. Пример — терменвокс. Его вообще-то Термен придумал для того, чтобы играть на нем классику — «Лебедя» Сен-Санса, например. А теперь это один из самых авангардных музыкальных инструментов, который получил свою вторую жизнь почти сто лет спустя, на рубеже 2000-х.
Современные музыкальные технологии дошли уже до того уровня совершенства, после которого все, тупик. Развиваться им дальше некуда. Например, синтезаторы — все, какие только возможно, — были построены где-то во второй половине 90-х. Эволюция их закончилась. Синтезатор — это вещь в себе. И неслучайно сейчас очень популярно направление circuit bending, когда берется коммерческий инструмент и ломается. Например, берем какой-нибудь дешевый китайский синтезатор, вскрываем его, закорачиваем кое-какие провода, вставляем в другое место батарейки, и инструмент начинает издавать необычные звуки. В это сейчас играют очень многие.
Думаю, что компьютер со временем настолько внедрится в наш обиход, что мы перестанем его замечать, как не замечаем стакан: меня не волнует, какой он формы, и занимает только тот факт, что я из него пью. В этом смысле тенденция уменьшения компьютеров — от больших процессоров к ноутбукам и от ноутбуков к планшетам — вполне объяснима. У меня нет айпэда — я жду, когда он мутирует во что-то более полезное. Мы перестанем быть привязанными к технологиям.
Как слушателя меня интересует не столько качественный музыкальный результат, сколько степень несоответствия клише, канонам. Если я ухожу после абсолютно провалившегося концерта — аппаратура сгорела, экран упал, музыканты поссорились, — но чувствую, как что-то такое сдвинуло мое сознание, я счастлив. Мне дали по мозгам, всадили в меня творческую бациллу — для меня это успех. Примеров много: скажем, в Польше на одной конференции я слушал музыканта — имя не вспомню, — который играл на лэптопе электроакустическую музыку. Что меня поразило — почти все его композиции были построены на почти ультразвуке. Он нашел интересный ход: звука почти нет, а вместо него зашкаливающая по высоте нота, вокруг которой строятся невероятные по красоте биения. Также меня совершенно сразил концерт Элвина Люсьера.
С точки зрения слушателя это был довольно болезненный акустический опыт: композиции строились на звуках, которые не существуют физически, абсолютно аритмичные. Ритм я, к слову, не признаю, если только он не является следствием какого-то красивого процесса. Именно такие попытки спровоцировать творческую отдачу, направить энергию в нужное русло и заставляют думать иначе. Я надеюсь, что когда-нибудь художники и музыканты начнут творить в этом русле. И когда я приду на их концерт лет через десять, они заставят меня услышать мир другими ушами.
Текст: Наталья Кострова
Источник: OpenSpace.ru