История одного скандала, или как Гиперссылка может изменить наши представления о научной и журналистской добросовестности
Я помню чудное мгновенье
Невы державное теченье
Люблю тебя Петра творенье
Кто написал стихотворенье
Я написал стихотворенье
Всеволод Некрасов
Публичные скандалы сегодня не редкость. Скандалят светские львы и львицы, скандалят журналисты и телеведущие, даже в научном мире иногда вспыхивают скандалы. А вот скандалы между популяризаторами науки так редки, что их до сих пор вроде и вовсе не бывало. По крайней мере, публичных.
История такая.
Израильский лингвист Гай Дойчер (Guy Deutscher), сейчас – почетный научный сотрудник Манчестерского университета, накануне выхода своей второй научно-популярной книги «Сквозь зеркало языка» (Through the Language Glass) опубликовал в New York Times статью «Определяет ли язык наше мышление?» (Does Your Language Shape How You Think? ). По существу, это было краткое изложение книги – рассказ о том, как язык определяет восприятие мира, на примерах фундаментальных категорий пространства, времени, гендера, цвета и др.
Статья Дойчера, написанная легко и информативно, моментально стала одной из самых обсуждаемых на сайте газеты. Но вскоре разразился скандал. Дойчера обвинили в плагиате. Речь шла о двух популярных статьях когнитивного психолога Леры Бородицки из Стэнфорда, одна из которых была опубликована в Wall Street Journal, а другая – в интернете. Причем Бородицки сама прислала письмо в редакцию, упрекая Дойчера в «неприемлемом количестве заимствований» из ее работ, а по существу – в отсутствии ссылок на нее.
Формально итог скандалу подвел общественный редактор NYT Артур Брисбейн. Обратившись к мнению нескольких специалистов, он сделал следующий вывод. Оба автора – и Дойчер, и Бородицки – приводят примеры из наиболее разработанных областей исследования (пространство, время, гендер), которые нельзя не упомянуть, если ты пишешь на эти темы. Проблема же, по его мнению, заключается не в интеллектуальном воровстве, а в отсутствии строгих норм и правил цитирования в журналистских публикациях – в отличие от академических.
Иначе говоря, плагиата как бы не было. Но неприятный осадок остался.
Скандал был переведен в абстрактную плоскость. Никто не виноват, никто не наказан, зато есть проблема, с которой, вообще говоря, не очень понятно, что делать. Выводы в целом нейтральные, но Гаю Дойчеру все-таки не позавидуешь.
В этом скандале, впрочем, интересны не столько выводы, сколько причины и скрытые механизмы его возникновения. Чтобы разобраться в них, придется углубиться в саму тему.
Речь идет об одном из ключевых вопросов гуманитарных наук: как связаны язык и мышление, или, в более четкой формулировке, определяется ли наше мышление языком, на котором мы говорим? В лингвистике эта проблема условно называется гипотезой лингвистической относительности, или гипотезой Сепира – Уорфа (по именам американских ученых, сформулировавших концепцию зависимости познания от языка в 30-х годах XX века). Позднее эта гипотеза то становилась сверхпопулярной и приковывала внимание лингвистов, психологов, антропологов и представителей других наук, то погружалась в забвение. Один из таких всплесков интереса произошел в 50-е годы, другой, по-видимому, происходит сейчас: открываются новые факты, в том числе и языки, подтверждающие гипотезу; проводятся эксперименты с носителями разных языков, демонстрирующие принципиальные различия в их мышлении.
Несмотря на глобальность этой гипотезы, основывается она на ограниченном материале: есть несколько областей, к которым обращаются все исследователи (время, пространство и – в меньшей степени – цвет, гендер, система родства и некоторые другие), и сравнительно небольшой круг языковых иллюстраций.
Среди примеров, пожалуй, самые популярные – это лексические различия в названиях снега (множество слов для обозначения снега у эскимосов в отличие от английского; пример этот на поверку оказался не вполне верным) и в членении цветового спектра (русские различают голубой и синий, а англичане нет). Что же касается авторства примеров, то пример про снег принадлежит самому Бенджамину Уорфу, по слухам, впрочем, позаимствовавшему его у Франца Боаса – учителя своего учителя Эдуарда Сепира. Пример же про цвет настолько банален, что автор его и вовсе никому не известен.
Говорить о заимствовании таких примеров довольно нелепо.
Я вот еще со студенческих лет помню пример заведующего кафедрой структурной и прикладной лингвистики МГУ В.А. Звегинцева, который говорил о проблемах перевода названия стихотворения и целой книги стихов Бориса Пастернака «Сестра моя жизнь» на чешский язык. В чешском слово жизнь мужского рода – живот, и представить его сестрой довольно трудно. Вот этот пример, безусловно, авторский, и принадлежит Звегинцеву.
Самым же обидным для Бородицки, по-видимому, было то, что Дойчер, говоря о гендере, ссылается на исследования непоименованных психологов и упоминает пример, который Бородицки использовала в экспериментах вместе со своими коллегами (Л. Шмидт и У. Филлипс). Это слово мост: в испанском оно мужского рода, а в немецком – женского, соответственно, эти народы видят свои мосты по-разному – у испанцев они ассоциируются с мужскими качествами, а у немцев – с женскими.
Любопытно, однако, как об этом пишет сама Бородицки. В тексте статьи, говоря об исследователях, она использует местоимение «мы» и дает ссылку на публикацию, безупречно оформленную как «Бородицки и др.», оставляя своих вышеупомянутых коллег безымянными.
По существу, со стороны Бородицки к Дойчеру как популяризатору науки предъявляются две разные претензии; при этом одна исходит от популяризатора, а другая – от ученого. В первом случае популяризатор как бы говорит коллеге: я уже занимаюсь этой темой и имею – заметьте, не научный, а «научно-популярный» – приоритет.
Во втором случае ученый пеняет популяризатору, что тот не упомянул его самого – значимую фигуру в этой области. Как ученый Лера Бородицки имеет больший научный вес и более высокий академический статус, чем Гай Дойчер. Кроме того, она первая опубликовала популярные статьи на эту тему. Поэтому слова Дойчера о том, что он ее статей не читал, свидетельствуют не в его пользу (кстати, почти дословное совпадение названий их публикаций подтверждает его слова: при плагиате заголовки не заимствуют). Это не оправдывает его, а, наоборот, говорит о недостатке профессионализма: человек, занимающийся популяризацией науки, должен следить и за научными исследованиями по своей теме, и за популярными публикациями, тем более что последних совсем немного. А вот учитывать или нет вклад конкретного ученого в описываемую область, это уже решает популяризатор.
И здесь мы опять видим довольно интересную картину. В своей популярной статье, опубликованной в WSJ, Лера Бородицки не упоминает ни классиков – Э. Сепира и Б. Уорфа, ни других крупных ученых, работающих в этой научной парадигме. Она называет лишь двух своих коллег: по полевым исследованиям и по Стэнфорду. Это ее выбор, но едва ли он корректнее подхода Гая Дойчера, который рассказывает и об Уорфе, и о Романе Якобсоне, и об известных современных исследователях. Например, в этом ряду он называет Стивена Левинсона, первым описавшего феномен языков, в которых пространственная ориентация опирается не на отношение к говорящему (право, лево, впереди, сзади), а исключительно на географические координаты: север, юг, восток и запад.
Из предшественников Бородицки немного неожиданно упоминает лишь Карла Великого и великого лингвиста Н. Хомского, впрочем отрицающего взаимосвязь языка и мышления. В интернете она, правда, приводит довольно большую библиографию (совершенно в академическом стиле), где, в частности, уже находится место для Левинсона, но по-прежнему не для Сепира с Уорфом. Начало интернет-публикации тоже показательно: «На протяжении многих лет идея обусловленности мышления языком считалась в лучшем случае непроверяемой, а чаще попросту неверной. Исследования, проведенные моими лабораториями в Стэнфорде и MIT, помогли заново поднять этот вопрос». Любой популяризатор искажает положение дел в науке. Но искажения Бородицки значительно больше, чем искажения Дойчера. Некоторые лингвисты сказали бы, что они недопустимо велики. Прыжок от Карла Великого до себя и своих коллег кажется уж слишком головокружительным.
Итак, Дойчер рассматривает эту область в исторической перспективе, а Бородицки – вольно или невольно – создает впечатление, что данной проблемой занимается лишь узкий круг современных когнитивистов.
Скандал оказался во многом бурей в стакане воды. Не может существовать монополии на популяризацию научной области или теории, тем более такой значимой и, не побоюсь этого слова, культовой, как гипотеза Сепира – Уорфа. Новый популяризатор, естественно, должен руководствоваться законом о плагиате и просто здравым смыслом (чтобы еще раз популярно рассказывать о научном явлении, нужно увидеть его в каком-то новом свете). С научными амбициями ученых и ответственностью популяризатора за выбор имен, пожалуй, еще проще. Не упомянул Бенджамина Уорфа, виновен перед научной общественностью. Не упомянул Стивена Левинсона, виновен. Не упомянул Леру Бородицки, виновен. Но объем бумажной статьи ограничен, а степень виновности настолько различна, что порой ею можно пренебречь.
И в этой последней фразе сказано ключевое слово – «бумажный». Кажется, что единственная польза от этого скандала состоит в том, что в результате поставлен вопрос о принципиальной разнице существования научно-популярного текста, а точнее, научно-популярной статьи, на бумаге и в интернете. Гиперссылка в интернете (типа «что еще почитать» или «кто еще писал на эту тему») мгновенно решает все этические и информационные проблемы и при этом не отвлекает ленивого читателя от сути дела.
Впрочем, есть подозрение, что даже все преимущества интернета и новых информационных технологий не избавят от скандалов. Как говорится, humanum est. А ученый он тоже человек.
Текст: Мария Бурас
Источник: OpenSpace.ru