Гинекософия, древнейший раздел философских размышлений о женщинах, который занимает свое законное место в ряду других сакральных наук – теософии, антропософии и историософии.
Исторически эта наука тесно связана с теологическими дискуссиями о происхождении и локализации зла в мире. Однако, в последнее время тематика и все проблемное поле гинекософии были жадно узурпированы феминистками. Гинекософские размышления всегда выходили далеко за рамки чистой метафизики. Думы и проницательные догадки о тайнах и душевных тайниках женщин разбросаны во многих сочинениях: в драмах Еврипида, “Трактате о любви” Андре Капеллана, в арабских новеллах о женском коварстве, сладострастных персидских наставлениях “Душистого сада” Аль-Нафзави, еврейских сказаниях о Лилит и суккубах, китайских повествованиях о вероломных женщинах-лисах и в русском апокрифическом сочинении “Беседы отца и сына о женской злобе”. Гинекософским раздумьям предавались французские моралисты и Оскар Уайльд, Шопенгауэр и Вейнингер, Ибсен и Стриндберг, Толстой и Боккаччо, Чехов и Розанов. Познание женщин казалось им не менее горделивой и дерзновенной задачей, чем познание вселенной. Мысли ниже – робкая попытка возрождения гинекософии, этого забытого философского жанра.
Женщины и трещины. Жизнь держится не на тверди, а на трещинах. Смысл проникает в мир из трещин – снов, пещер, священных песнопений, горных расселин, зазубрин скал и пауз бытия. Люди, как ядрышки граната, смотрят в мир сквозь трещины – лопнувшую от обилия соков, потрескавшуюся розовую кожу. И женщина – одна из таких трещин.
О возникновении человека. Первоначально мир состоял из мужчин и женщин. Человека как такового еще не было. Женщины и мужчины не соприкасались друг с другом, а разве что пересекались в сакральном пространстве в строго отведенных для этой цели церемониальных местах и временах. Такие пересечения были всегда торжественным и трепетным событием. Древние культуры и культы строго дозировали и регламентировали дистанцию и формы соприкосновения между полами. Они создавали и культивировали невидимый магнетический водораздел между ними. И только совсем недавно, по историческим меркам почти вчера, родился человек как таковой, абстрактный агент цивилизации. Демаркационные линии полов постепенно сникли и размагнитились. У мужчин упал уровень тестостерона, у женщин – уровень эстрогена, у гениев – уровень гениальности. Мужские и женские гормоны, качества и добродетели стали исчезать и постепенно растворились в бесполом буржуазном бумажном офисном человеке.
Любовь как химическая война. Подоплекой полового взаимодействия является чисто химический конфликт. Древние китайские даосы заблуждались в своей алхимии и теории сексуальной практики, приписывая половому акту задачу похищения сексуальной энергии партнера или партнерши. Но в их алхимических спекуляциях содержится проницательная догадка. В любви действительно происходит подспудная химическая война – война за нейрохимические элементы и ионы противника. Химия или алхимия любовного поединка состоит в борьбе за похищение стратегических элементов – тестостерона, нонадреналина, эндорфина, допамина, серотонина и прочих нейрохимических опиатов. Любовь – это подспудная битва за серотонин, завуалированная страстями, стихами и стихиями. Любая победа здесь оборачивается притоком серотонина. Любовный поединок включает в себя целую гомеопатическую аптеку любви.
Красота и ум. Культурная мифология соединяет ум и красоту. Сексуальность женщины – ее внешность. Сексуальность мужчины – его ум. Красавица и интеллектуал составляют как будто идеальную пару. Но на самом деле отношения ума и внешности далеко не так безмятежны и идиллически гармоничны. В присутствии симпатичной девушки мужчина на глазах глупеет. Если мужчина умен, то он глупеет на месте, неожиданно и безнадежно. Если глуп, то становится еще глупее, настолько, что может даже показаться умным. Чем красивее девушка, тем в большей степени и еще более угрожающе проявляется эффект этого грустного закона. Ум чахнет и задыхается в присутствии красоты.
Глаза как половой орган. Духовность глаз часто преувеличивают и мистифицируют. Когда-то глаза считали чуть ли не источником света. Французский богослов Венсан де Бове писал, что глаза “зрящие творение” расположены спереди, чтобы воспринимать слово Божие, – ведь слово Божие воспринимают именно глазами, – а уши сбоку – чтобы воспринимать слова людей. Гете говорил, что зрение является самым благородным из внешних чувств, так как оно “превозмогает материю и приближается к духовным способностям”. Но эротические задачи глаз не менее, а быть может, и более фундаментальны. Встреча взглядами – это и есть уже первый черновик или набросок полового акта. Глаза – это первый и полноценный половой орган, функции которого не в меньшей мере состоят в сексуальности, чем в зрении и познании.
Руки мужчин и ноги женщин. Жизнь человеческая пронизана взаимодействием и противоборством рук и ног. Щупальцами рук и ног мы познаем время и пространство и весь окружающий мир. Рука олицетворяет мужское начало, мужской способ познания и овладения миром, нога – начало женское. Когда мужчина впервые знакомится с женщиной, его взгляд непроизвольно падает на ее ноги. Знакомство с женщиной, особенно если дело происходит на улице, обычно и начинается с сознательного или не совсем осознанного осмотра ног. Поэтому принятый женский костюм оставляет ноги открытыми. Знакомство с мужчинами, напротив, всегда бессознательно начинается с его рук. Мужская рука должна выдавать склонность к сугубо мужским занятиям – труду, ратному делу или азартной игре. В ней – размах, хватка, щедрость или наоборот – зажатость, дряблость, скупость. Первый тип руки более всего располагает к себе женщин. Кульминация женского костюма поэтому – юбка и чулки, мужского – покрой рукавов, манжеты и запонки. Мужчина привлекает женщин жестикуляцией своих рук и устройством ладоней, а женщина пользуется ногами как приманкой. Все это отражается и в повседневных привычках. Мужчина всегда сначала надевает брюки, а потом рубашку. Женщина, наоборот, надевает сначала рубашку, а уже потом брюки или юбку. Мужчина предлагает женщине руку и сердце, а просит взамен – сердце и ноги.
Любовь как форма психоанализа. Любовь, даже самая мимолетная, – это уже и есть реальная сессия психоанализа и самоанализа. Здесь и практический гипноз, и психотерапия, и самовнушение, и перенос с сублимацией, и вереница грез и галлюцинаций – целая психологическая и психотропная фабрика.
Женщина и капитал. Джеймс Джойс называл капитализм порнографическим строем. Тайна капитализма – манипуляция желанием. Печальная и дождливая, смердящая коммерцией современность – женщины, сошедшие с рельсов биологии и традиции. Как и в этюдах Леви-Стросса, женщина остается первым товаром, первым предметом присвоения и приватизации. Любой капитализм, как архаический, так и современный, начинается не с создания новых ценностей, а с приватизации женщин и земли, средств физического и генетического воспроизводства.
О яблоках, арбузах и грибах. Женщин обычно уподобляют цветам или фруктам. Бунин сравнивал женщину с арбузом, цитируя французскую поговорку: “Хорошую женщину выбрать так же сложно, как хороший арбуз”. Андре Жид видел в женщине яблоко: “Червь прячется в глубине плода, но когда я констатирую, что какое-то яблоко червивое, меня обвиняют в том, что я не люблю яблоки вообще”. На русской почве уместнее была бы метафора грибов. Самые ядовитые и опасные грибы в лесу обычно носят юбку.
Танго как поэма о любви. Аргентинское танго – это не танец, а динамический трактат или диаграмма любви. Поэзия танго – в его печали отталкиваний, перипетиях отторжений, уже заранее чреватых энергиями конфликта. Притяжения без отталкиваний лишают человеческие отношения дыхания, тревожных диастол и систол, необходимой дистанции напряжения и неудовлетворенности. Теплые однопорядковые притяжения и тяготения бессильны перед стихией Марса, рисунком войны и вечной пульсации. Отталкивания в эротической физике любви непреложнее и фундаментальнее притяжений.
Минные поля красоты. Прекрасная девушка подобна минному полю. Все ее поведение, повадки и манеры заминированы осколками прошлых любовных скандалов, интриг и куртуазных историй. Там, где клад, обязательно есть змея, сказал персидский поэт. Ну а чаще всего не просто змея, а целый змеиный питомник.
Танец как иероглиф любви. В Древнем Китае символом каждой семьи был особого рода танец, который служил как бы гербом семейного клана. Геральдика традиционного Китая – это танцы на растительные и животные сюжеты. По решению императора семья не рассматривалась в качестве таковой, если у нее не было своего танца. Танец также считался посланием и был первичной формой идентичности. И сегодня любви, особенно любви семейной, не хватает своего танца.
Социальный конфликт как сексуальный конфликт. Биологическое перетекает в социальное, а социальное рядится биологическим. Социальный конфликт может быть мистифицирован в формах сексуального конфликта. Любовь – это поиски победы, признания и престижа. Это поиски бойкого и бесперебойного движения нейротрансмиттеров, жажда свободного движения серотонина и тестостерона, хмеля победы, гормонального баланса. Диалектика отношений Господина и Раба ярче всего отражается в половых отношениях и в поисках понимания между поколениями.
О символах любви и брака. Символ любви – “живые” цветы, которые обречены на скорую гибель. Символ брака – домашняя многолетняя герань в горшке на подоконнике. Смерть обряжается жизнью, жизнь – смертью.
Эрос как поиски отражений. Любовь – поиски своих отражений, поиски главного отражения – поиски своей избранности.
Любовь как катарсис инфантилизма. Фрейд шокировал публику своим навязчивым разговором о детской сексуальности, имея в виду инфантильное происхождение сексуальных комплексов. У Фрейда эрос обнаруживает свои истоки в детских фантазиях и просто реактивирует их. Он приписывает психопатологии обыденной жизни и самой сексуальности инфантильную родословную. В действительности любовь не столько пробуждает старые детские фантазии, комплексы и травмы, сколько погружает человека в новую стихию детства, запуская свежую струю инфантильных желаний и инстинктов. Период детства получает второе дыхание во взрослом состоянии. Мужчина ищет в любви своей избранности, то есть женщины, для которой он так же уникален, как и для собственной матери. В иных случаях партнеры затевают совместную детскую игру или ищут в возлюбленном родителя, который бы о них заботился. Мужчина хочет женщину как лакомое блюдо, как десерт, который можно немедленно съесть. Он разоблачает женщину, срывает с нее одежды или ювелирные украшения, забавляясь с ней и так, и эдак, потрошит ее, устанавливая и переворачивая в самые нелепые позы и положения, подобно ребенку, терзающему непонятную игрушку, куклу, заводную машинку или телефон, чтобы исследовать их внутренности. Женщина приходит в бантиках и в косметике, и чем лучше и прихотливее она упакована, тем интереснее ее потом потрошить. У всякого полноценного человека бывают не одно, а, по крайней мере, три разных детства, у каждого из которых свои биологические задачи, – сугубо детское инфантильное детство, любовный наркоз воспроизводства и старческий маразм.
Женщина и частная собственность. В самой женщине уже заложен плацдарм частной собственности. В ней уже есть прибавочная собственность тела и она контролирует доступ к ней, буквально все возможные подступы. Говоря марксистским языком, женщина обладает собственностью на средства биологического воспроизводства и эмоционального наслаждения, и вся махина средств экономического производства для того только и существует, чтобы обменять эту изначальную женскую собственность и обеспечить к ней постоянный или периодический доступ. Женщина в известной мере не только первый предмет собственности, но и первый субъект собственности. Вопреки видимости, именно мужчина, а не женщина, представляет собой фигуру отсутствия. Мужчина – прообраз пролетария, который вынужден искать подходящие формы обмена для достижения родовой цели. Женщина – это не только примордиальные деньги, средство и форма обмена, предмет обмена, но и субъект обмена, первичная клетка в круговороте и круговерти всех последующих экономических и биологических обменов. Именно поэтому первыми деньгами служили ювелирные украшения, браслеты или экзотические раковины, а сами женщины, по мысли Леви-Стросса, представляли собой первый товар. Фрейд и Маркс ошибочно считали обделенными именно женщин: первый изобрел для обозначения этой обездоленности комплекс Электры, второй говорил о сексуальной эксплуатации. (В действительности, если кто и был обделен при этом первоначальном распределении природных ресурсов, то именно мужчина.) Экономика – только завершающий цикл воспроизводства, а экономическая конкуренция – только тень конкуренции сексуальной. Женщина живет на выплаты по векселям и проценты со своих, правда, скоропортящихся, природных капиталов.
Женщины и экономика. Женщина – начало экономического цикла. Леди Макбет толкает мужа на убийство короля Дункана. Социобиологи говорят, что мужчины прибегают к насилию, чтобы произвести впечатление на женщин. У Гоголя мужчины берут взятки потому, что к этому их понуждают жены и любовницы. Зомбарт объясняет рождение капитализма и экономическую раскадровку XVII века притоком товаров, предназначенных для женщин, – сладости, кофе и какао.
Женщина как форма собственности. Женщина – самая подвижная и ликвидная форма собственности, даже более подвижная, чем наличные деньги. Она еще более летучая и мобильная даже по сравнению с самыми ликвидными капиталами и наличными средствами.
Ритуал пожирания женской красоты. Многие первобытные племена еще верят в своих магических суевериях и суесловиях в волшебные свойства пожирания врага. Пожирание тела поверженного противника, особенно победоносного и отважного, дарит его победителю мужество, храбрость и неуязвимость. Так древние и средневековые китайцы считали, что человек, который съел сердце крокодила, печень барса и львиные лапы, должен был стать самым храбрым и сильным. Так и женщину пожирают глазами оттого, что мужчина стремится прикоснуться тем самым к волшебным истокам ее телесной юной красоты, которая, как ему кажется, имеет неземное происхождение. Мужчины жадно пожирают глазами красивую женщину, как свирепые каннибалы, в надежде приобщиться к ее жуткой и надчеловеческой метафизической сущности.
Что есть женщина?
У крестьянина спросили, что есть женщина? Крестьянин ответил: женщина – это земля и запах свежескошенного сена.
У банкира спросили, что есть женщина? Банкир ответил: женщина – это тиара, браслет на запястье и акафист желаний и жалоб.
У юриста спросили, что есть женщина? Юрист сказал: женщина – это фемина, Фетида и Фемида. Женщина – это единство беззакония и Страшного суда.
У художника спросили, что есть женщина? Художник отвечал: женщина – это море. Это игра волн и дурман пряного соленого вдохновения.
У поэта спросили, что есть женщина? Поэт сказал: женщина – это сгусток фосфоресцирующих туманов, неразборчивых слов, полночных грез, дыхание взбалмошности, омут фатальных и невнятных вопросов и песни слепых трубадуров.
У философа спросили, что есть женщина? Философ ответил: женщина – это соломенное солнце, распластавшее утром свои лучи на подушке, шелест батиста и гул ветра в телеграфных проводах.
Философы и женщины. В отношении женщин философ оказывается в ситуации расселовского брадобрея. Британский философ Бертран Рассел в свое время предложил следующий парадокс, который призван был проиллюстрировать его известное разрешение парадокса теории множеств. Сельский брадобрей получает задание: он должен побрить в деревне всех тех, кто не бреет себя сам. Но такое задание невыполнимо, поскольку брадобрей не должен брить самого себя. Но если не побреет, то не выполнит задание. То же самое с философом и женщиной. Если философ поддастся очарованию женщины, то он не философ, так как философия по определению наука созерцательная и далекая от страстей и житейской суеты. В мудрой древнеиндийской книге “Дхаммапада” сказано: “Пока у мужчины не искоренено желание к женщине — пусть даже самое малое, — до тех пор его ум на привязи подобно теленку, сосущему молоко матери”. Но если он повернется спиной к женщине и не поддастся, то его картина мира окажется неполной и ущербной, и он утратит доверие в качестве философа, не учитывающего мощнейший фактор мироздания, и тогда его философия совсем обесценится. Философия такого философа уже вообще мало чего будет стоить. Мудрец, который оказался не в состоянии освоить или приручить женщину (хотя бы теоретически) превращается в верхогляда. Для многих метафизиков вопрос так и стоял: как можно сохранить независимость, невозмутимость, здравость суждений и созерцательный подход к жизни в присутствии женщин и как при этом охватить иррациональный женский фактор в концептуальных построениях. Этот женский аспект мира действительно оказался не по зубам многим философам. Некоторые из них при виде женщин впадали в настоящее замешательство. Известна апокрифическая история про Жана-Жака Руссо. Однажды в Венеции он пытался познакомиться с девушкой прямо на улице. Насмешливая венецианка отвечала ему: “Zanetto, lascia le donne e studia la matematica” (“Жан, малыш, оставь в покое женщин и изучай математику”). Правило это было отнюдь не универсальным – женщин прекрасно поняли Сократ, Демокрит, философы-материалисты, Шопенгауэр, отчасти Ницше в своих летучих философских категориях – но, тем не менее, именно образ такого незадачливого и неумелого в обращении с женщинами философа остался своего рода клише. В средние века был чрезвычайно популярен сюжет об Аристотеле, нашедший отражение в фресках готических храмов, в формах ритуальных чаш и скульптурных композициях средневековых соборов. На этих скульптурных и чеканных портретах Аристотель, сам символ философского разума всего Запада, представал стариком, стоящим на четвереньках, а на нем восседала юная наездница. Этот сюжет был основан на столь же апокрифической истории из биографии Александра Македонского. Учитель Александра, Аристотель, упрекал его в том, что тот вместо того, чтобы предаваться учебе, растрачивает время со своей любовницей, которую философ считал пустой и недалекой. Случайно подслушав этот разговор, любовница Александра соблазнила Аристотеля и стала ездить на нем по дому верхом. В этой компрометирующей позиции Аристотеля и застал его ученик Александр Македонский, который, по некоторым версиям легенды, сам и подстроил всю эту ситуацию. Таким образом, Аристотель – и в его лице вся философия – представал как блудливый старик, сладострастник, лицемер, Тартюф. Ну а весь сюжет становился своего рода поруганием философии и разума. При этом потребители такого искусства знали Аристотеля не столько по его философии, сколько по этой истории, так как в эпоху раннего средневековья его труды еще не были достаточно доступны даже грамотным людям.
Поэты и женщины. Больше всего говорили о женщинах и менее всего понимали женщин поэты. В их сознании любовь была так же неотделима от трагедии и мазохизма, как литература от почвы и народа. Сфера любви очерчена у них той областью, где сердцем “играют как в мячик”. Так описывал свою любовь Маяковский. Закваской такой любви становились родовое проклятие, пространственная или временная дистанция и социальные препятствия. Именно такой любви ищет сердце подлинного поэта, о ней слагают стихи трубадуры: Ронсар, отвергнутый Мариеллой, Руставели, безнадежно влюбленный в царицу Тамару, Петрарка, грезящей о прекрасной Лауре, Данте, вспоминающий далекую Беатриче… Поэт – это вечный Пьеро. И ему часто кажется, что если в любви нет этого мучительского садистического элемента, то это уже не любовь, а зоология или экономика.
Наркотические испарения женщин. Воздействие женщины на мужчину сродни сильнодействующему наркотику, излечивающему уязвленное самолюбие или льстящему ему. Это сфера сомнамбулических дюн, созвездий сомнения и отчаяния, поэзия островов вечного блаженства, соединения, слияния, растворения, самоуничтожения, символической смерти и серии волшебных превращений. В поединке с женщиной сквозит мистерия рождения и смерти, вечного блуждания, чувство бесконечного. Это материя, наполненная тайной и обещанием далекого и сверхъестественного. Это царство грез и веры. Человек становится как будто пьяным и беспомощным, но в женщинах он как раз и ищет этой своей беспомощности и уязвимости. Это снотворное и сильный наркотик, погружающий мужчину в сладкое забытье, в мистическую бездну, в мир, где он может внимать звукам сладкоголосых птиц, где сила становится слабостью.
Русская и итальянская любовь. Итальянский эрос воплотил в своем поведении Джакомо Казанова, этот новоевропейский Одиссей, который движется к своей Итаке уже не среди эгейских островов, а среди более опасных сирен. Галантный и остроумный кавалер объясняется с прекрасной дамой, в куртуазных выражениях завлекает ее в постель и приятно проводит с ней время. Доволен кавалер, ликует дама. В похождениях Казановы – апофеоз западной романтической любви, наследие миннезингеров и трубадуров. Настоящая русская любовь – это любовь карамазовская. Здесь нет уже ни прекрасных дам, ни долгих куртуазных объяснений. Женщин безобразных в карамазовских представлениях просто не существует. Пьяный и пахучий карамазов в порыве страсти взбирается на бабу, ерзает по ней, слюняво ее лобызает и тискает. Потом, взгромоздившись на нее, какое-то время пыхтит и отдувается, и там же внезапно засыпает, а потом начинает зычно храпеть. Баба терпеливо ждет, когда любовный процесс, наконец, завершится и карамазов свалится с нее, изможденный своим любовным пиршеством, как комар, насосавшийся крови. Именно Карамазов, а не какой-нибудь Вронский – это русский Казанова, образ брутального и беспощадного русского Эрота.
Женщина и прялка. Эпические женщины непрерывно что-то ткут, прядут, плетут: вышивают крестиком, заплетают разноцветные нити, укладывают косы, тянут за собой свою кудель, завязывают разного рода узелки. И это не только воплощение каких-то чисто хозяйственных реалий их жизнедеятельности. Женщины так же искусны и прихотливы в плетении разного рода интриг, как эпические поэты – в плетении стихов. Репертуар их интриг и хитросплетения вероломных сюжетов здесь так же причудливы и разнообразны, как и стихотворные размеры. Такова главная тема всех древнейших эпических сказаний. Сказание о нартах, Калевала, Илиада, Младшая и Старшая Эдды, сказы о Нибелунгах, мистерии Осириса и Изиды на разные лады поэтически повествуют об искусстве женских интриг. Если мужчины сплетают слова в венчики стихов и поэтических жестов, то женщины не менее прихотливо и жеманно сплетают события и истории в узелки интриг, пытаясь превратить всех мужчин в кшатриев и построить из них свою витиеватую шахматную игру. Даже рукодельничая, женщины мастерят не только плетенки, кошелки, корзины и домотканые одежды, но и сплетни (напротив, мужчины во время охоты молчат, боясь спугнуть зверя). Плетение и рукоделие – первоначальная стихия женщин. Появляются эти кудесницы везде не иначе как с веретеном, спицами или прялкой. В этом тайна и нити Ариадны, и ткацкого станка Пенелопы, и силы Афины, и мифологической солнечной пряжи, и брюссельских кружев. Эпос – это всегда история о том, как крепкие восточные империи и тысячелетние царства гибнут в цепких женских объятиях и невидимых нитях искусных и ослепительно невинных интриг.
Об экзотических растениях и плотоядных животных. Женщина – мудрость и целомудрие. Мужчина – философия. Женщина – флора. Мужчина – фауна. Женщина всегда пытается пустить где-то корни. Мужчина – кочевник без корней, перебегающий с места на место. Женщины – цепкие и хваткие лианы, взбирающиеся по шесткам вверх. Статус мужчин – полет шмеля над цветущим лугом. Муж – это всегда обвитый со всех сторон лианами и повиликой павиан.
Легенда о возникновении мужчин и женщин. Генетические корни современного человека ведут к двум гетерогенным антропологическим расам. Род человеческий произошел от смешения мужчин из расы победителей и женщин-побежденных. И такая диалектика взаимоотношений победителей и побежденных с тех пор многократно повторялась в последующей мировой истории. Раса воинов и грубых варваров непременно побеждала носителей более высокой цивилизации. В качестве иллюстрации достаточно вспомнить пленение сабинянок латинянами и римскую победу над Дакией, в результате которой римские воины, перебив всех дакских мужчин, завладели их женщинами, и дакский род продолжился римскими солдатами. Эти две расы – раса воинов и раса художников и поэтов – существовали уже в самой архаичной истории земли. Неандертальцы и Homo Sapiens не просто сосуществовали в течение тысяч лет, но и конкурировали друг с другом, постоянно сталкивались в военных поединках и даже устраивали дуэли. Цивилизация Homo Sapiens была более развитой, прямоходящей, с элементами торговли и праздности. По меркам праистории она была декадентской. Их пещеры всегда были изящно украшены каракулями, и они отличались умением великолепно выделывать меха, которыми не только утепляли, но и украшали свои пещеры. Неандертальцы, напротив, были расой каннибалов и охотников на крупных зверей. Отличительной особенностью неандертальцев было то, что все они носили бравые пышные усы, которые подчеркивали их мужскую силу и безрассудную отвагу. В ходе войны между этими двумя человеческими кастами или цивилизациями верх, как всегда, одержали грубые неандертальцы c неразвитой гортанью, которые к этому моменту еще даже не вполне встали на ноги, едва что-то бормотали и совсем не научились торговать. Моральный кодекс Homo Sapiens запрещал им сдаваться в плен, и в результате все мужчины этого племени погибли, гордо стоя на вытянутых прямохождением ногах и выпятив грудь. Все это происходило в долинах древнего Междуречья. С тех пор прошли тысячи и тысячи лет. Изнасилованные неандертальцами женщины продолжились в веках, а сыновья и дочери чистых неандертальцев постепенно канули в Лету, возможно, вымерли от своей грубости и примитивности. О судьбе неандертальских женщин нам ничего точно не известно, но вовсе нельзя исключить, что неандертальцы своих дикарок просто съели. Но и сегодня у некоторых людей остаются отцовские неандертальские черты, а у некоторых – более утонченные материнские. Утонченность и ум современных людей идут от матерей Homo Sapiens, а грубость и неотесанность – от отцов-неандертальцев. Женщины чаще всего наследуют черты матерей мира, а у мужчин гораздо чаще проявляются черты людоедской неандертальской породы микроцефалов. Тех, у кого больше неандертальской крови, выдают громадные усы. Только изредка рождаются волосатые неандертальские женщины и женоподобные красавцы-мужчины. Таким образом, мужчины и женщины в буквальном смысле являются разнопородными и разномастными существами.
Расчленение женщин в современной рекламе. В глазах современного человека весь мир стал суммой фрагментов. Всякая философия кажется нам сегодня чем-то имперским и тоталитарным. Наше сознание фрагментирует даже женщин. Подобно владельцу мясной лавки, современная реклама дробит женщин на составляющие их части. Красивые запястья, сочные губы, ямочка на щеке, длинные стройные ноги, упругая грудь заменяют целостный образ женщины.
Женщины и кальмары. Давно замечено, что у женщин периферийное зрение и периферийный слух развиты гораздо сильнее прямых и непосредственных. При этом женщины часто видят то, что мужчины еще не заметили или вообще не в состоянии заметить – фразы параллельно идущего разговора, только еще приближающегося мужчину или мужчин-вуайеристов, которые украдкой наблюдают за ними со стороны. Женщины непрерывно сканируют все происходящее по сторонам, как радиолокационная установка на боевом дежурстве. В этом они сходны с кальмарами. Часто они вообще не интересуются тем, что происходит прямо перед их глазами. (Вероятно, именно об этом говорили древние египтяне: “Если хочешь хорошо спрятаться, прячься под зрачком солнца”). Периферическое зрение могло развиться у женщин в ответ на особую физическую уязвимость. В отличие от мужчины, женщина, помимо ограбления, может быть изнасилована и оттого в процессе эволюции в ней выработался механизм осторожного приглядывания и прислушивания к периферическим процессам. Этот механизм, помноженный на установку на поиск полового партнера, потом развился в особую чувствительность к появлению мужчины-хищника в поле ее зрения.
О любви и искусстве. Искусство и любовь единоприродны. Они живут смертью и умирают жизнью. Искусство умирает в музее и в старых формах. Любовь умирает в формализованных отношениях. Искусство не выносит канонов и старых форм. Любовь погибает в языке и объяснениях. Оба избегают прямой речи и ангажированности и живут за пределами языка. Они возвышенно косноязычны и провинциальны, обретаясь в намеках, иносказаниях и полутонах. Избегают конвенций, договоров, либерализма. Погибают в манифестациях.
О красоте женщин. У разных народов – разные лакомства. В индийской культуре красота женщины измерялась объемом ее бедер. Самая красивая женщина поэтому – та, которая “идет походкой слона”. Так описывают их в памятниках древней индийской словесности. Для египтянина, особенно древнего, женская красота сосредоточена в объеме ягодиц. Когда женщина куда-то идет, ягодицы в движении должны мерно покачиваться и колыхаться, а зад должен как можно дальше выдаваться. Японцы всегда украдкой наблюдали за женской шеей. Самой лакомой частью женского тела для них непременно был участок шеи между плечами и затылком или между затылком и кимоно. В соответствующем положении поэтичные японцы могли часами любоваться шеей своих возлюбленных. Китайцев особенно впечатляли женские ступни. Чем миниатюрнее они, тем слаще женщина. У некоторых африканских племен эротический импульс был сосредоточен в запястьях или в голени. Не случайно африканки украшали запястья и щиколотки множеством браслетов. У арабов особым статусом был наделен девичий живот и его средоточие – пупок. Красота женщин раскрепощается в танце живота. В томных и пронзительных “Сказках тысячи и одной ночи” обязательный атрибут красавиц – пупок, вмещающий унцию орехового масла. Европейцев всегда особенно волновала женская грудь, которую они описывали разными метафорами. И хотя идеалы размера, формы и эстетики женской груди менялись в каждой эпохе, классе, нации, фиксация на этой части женского тела оставалась неизменной для всех подлинных европейцев. И только совсем недавно ученые установили, что вне зависимости от этих национальных образов и особенностей их восприятия, тайна женщины заключается в простой и вполне прозаической математической формуле. Загадка привлекательности женщин – в устройстве их стана, пропорциях таза, бедер и талии.
Источник: «Зеркало» 2009, №34