О романе Виктора Пелевина «Т».
Виктории Шохиной посвящается
Как современный человек разбирается с безднами. Смертью. Вечностью. Богом. Добром и злом.
Виктор Пелевин – единственный писатель, поднимающий эти темы. Своим незаурядным дарованием он поставлен в исключительное положение. Ничего подобного по силе и дерзости воображения в современной литературе больше нет.
Его новая книга замечательна виртуозной пластикой, преобразующей напряженную динамику духовных поисков в драму и комедию роскошного вымысла. <…>
Виктор Пелевин – одаренный художник, сильный мыслитель и харизматический фантазер. Алхимическое соединение, рождающее философский камень. Aurum. Чудо. Действенное слово, которое является наивысшим достижением художника. Слово, воздействующее на жизнь, – есть великая сила. Ни с чем подобным уже очень давно встречаться не приходилось.
Следует признать: начинавший под маркой «современной литературы», Пелевин успешно изживает безвольный, бесхарактерный, равнодушный и беспринципный постмодернизм. Особого внимания заслуживает то, что делается это средствами самого же постмодернизма и за его, так сказать, собственный счет. В итоге постмодернизм не только самостоятельно укладывается в гроб, но еще и сам себя хоронит, развлекая гостей, играет музыку на собственных похоронах, да еще и пляшет под нее вприсядку. Смотришь – сердце радуется. За одно за это Пелевину надо памятник поставить.
Развитие писателя шло естественным путем: сперва чисто игровое радовалось самому себе, затем принялось отстаивать свое право быть чистым и как-то неожиданно, вдруг, объявило всерьез войну современной меркантильной низости. Буддизм Пелевина, воспринимавшийся поначалу милым, но, честно говоря, нудноватым прибабахом, открыл дорогу умной неортодоксальной мысли, основанной на подлинном религиозном и нравственном чувстве. Твердые принципы окончательно вытеснили из творчества не только беспринципность, но и неопределенность, установив строгую иерархию. На вершине которой – бессмертная душа.<…>
Писатель Лев Толстой стал Творцом. Как такое возможно?
Сделанный в манере «дешево и сердито» в семидесятых годах прошлого столетия художником Юрием Сильвестровым, литографический портрет Льва Толстого растолковывает в подробности, до мельчайших деталей.
Пашня. У самой земли крошечный Лев Толстой, заложив руки за спину, искривился червяком вполоборота. Невыразительная, едва заметная, потерянная фигура.
Над пашней, в облаках Толстой-Саваоф.
Огромная голова с пушистой, белой, до самой земли бородой. Своевольный создатель взирает с небес.
Широкие поля бумаги. То ли облака упираются в землю, то ли поднимется с земли туман. Пространство. Ничего не написано. Область свободы. Неопределенность.
В ней можно найти(-сь).
Потерять(-ся).
Преобразить(-ся)
Что угодно во что угодно.
В то же самое время – бумажные поля – это бумажные поля. И что там может случиться с простой черно-белой картинкой, а хотя бы и с цветной. Понятно же, что ничего.
Увиденное зависит от взгляда.
То есть – от читателя. Зрителя.
От его сознания, самосознания, подсознания; вкуса. <…>
Зритель (читатель) считывает с внешней картинки самого себя, видит самого себя, поскольку содержание картинки есть проекция содержания читателя.
Толстой-маленький и Толстой-Саваоф – оба вместе и каждый в отдельности – творят – читают друг друга. Саваоф живет в сознании Толстого, но именно он творец всего и хозяин всего. Однако же, если Толстой-маленький никогда не откроет его в себе, не найдет, то и Толстой-Савоаф никогда не возникнет, и Толстой-маленький никогда не станет Саваофом – Толстым. Творцом.
* * *
Вочеловечивание Бога – процесс обоюдный. Взаимозависимый. Творец создал человека, потому что хотел в него воплотиться. Но человеку дана свобода воли, и это целиком в его воле – быть или не быть Богочеловеку. И какому Богочеловеку. Спаситель, судя по дошедшим до нас откровениям, – не единственное возможное воплощение.
Согласно учению Толстого, путь к Богу лежит через самоусовершенствование. Цель самоусовершенствования – в достижении идеального состояния. То есть человек должен пройти в такую сокровенную область, в которой находится его идеальная личность. Говоря шире – в область, из которой раскрывается перспектива идеального мира. Открытый доступ. Прямиком в гости к Богу.
Существование канала, связывающего человека с Богом, показано в классическом труде Карла Густава Юнга «Ответ Иову»: «То обстоятельство, что Божество на нас воздействует, мы можем констатировать лишь посредством психики; при этом, однако, мы не в состоянии решить, исходят ли эти воздействия от Бога или от бессознательного, т.е. невозможно определить, является ли Божество и бессознательное двумя разными величинами. Однако эмпирически с достаточной степенью вероятности можно констатировать, что в бессознательном имеется архетип целостности, спонтанно манифестирующий в сновидениях и т.д., и что некоторая не зависящая от сознательной воли тенденция состоит в том, чтобы стягивать другие архетипы к этому центру. Поэтому можно предположить, что такой архетип и сам по себе находится в некоторой центральной позиции, сближающей его с образом Бога. <…> Образ Бога, точно выражаясь, совпадает не с бессознательным вообще, а с его определенным элементом, а именно архетипом самости».
Самопознание -> самосовершенствование -> достижение самости -> – путь, приводящий к той самой точке внутреннего «Я», в которой находится образ Бога. Ну а дальше – рукой подать – прямо по Канту – там, где он пишет про связь звездного неба с нравственным законом. То есть про то, что внутренний и внешний космос являются единым целым; что человек и Бог ничем специально не разделены.
Выступающий в роли гуру персонаж романа «Т» Соловьев фактически повторяет вслед за Юнгом: «Главная тайна мира совершенно открыта, и она ничем не отличается от вас самого».
Очевидная заслуга Юнга состоит в том, что, изучив и проанализировав опыт визионерства средствами науки, он сумел сделать его достоянием нового научного века и одновременно оппонентом вульгарного, ограниченного позитивизма, прикрывающего свое невежество клятвами верности науке и прогрессу. От имени науки, построившей тюрьму для подлинной мысли, позитивизм запретил приближаться, не то что прикасаться, к сфере человеческого духа. Думать не сметь! Юнг пробил брешь в тюремной стене. Творческая мысль вышла из долгосрочного заключения. Не существует необсуждаемых вопросов и тем. Либо все, что попадает в поле зрения, открыто вопрошанию, либо человеческий разум фикция. Всесильный разум, ограниченный в свободе, – это бессмыслица и нелепость.
Любое насущное, порожденное историей правило, традиция, закон, авторитет, вера есть временные формы, в которые (может быть) в какой-то момент были упакованы вечные истины. Временные – подчеркиваю – формы. Их подлинность должна периодически в обязательном порядке подвергаться проверкам. Нелицеприятным испытаниям.
Действительно только то, что на меня действует, – реально воздействует. А если нет, то его для меня все равно что не существует. Ибо оно несущественно. Поклонение отжившему – тупое отбивание поклонов – хорошо только дураку, которому лба не жаль, да и голова-то пустая – не важно, какому богу молиться. Дураку ведь не бог важен, а чинопочитание, поклоны и чтобы лоб до кости побольней рассадить. Вот тогда он счастлив: вишь, говорит, раздирая раны и гордясь, до кровавых мозолей душу натрудил. Дурак.
Упрямое поклонение отжившему, т.е. мертвому, убивает чувство и мысль. На их место приходят – всерьез и надолго – духовная апатия и интеллектуальная атрофия.
Что воля, что неволя. Курят трын-траву.
В этической системе Пелевина конформизм есть смертный грех, ведущий прямиком на мясохладобойню гламура и дискурса. В соковыжималку к вампирам. Которые давят и пьют сок человеческой души.
В сушилку, морилку и травилку.
* * *
Роман «Empire V», вдохновленный Иоанновым Откровением, предрекает Апокалипсис инертному человечеству – дойной корове, покорному биологическому источнику, труженику-донору, подставляющему себя под уколы тщеты и капля за каплей, добровольно, сцеживающему кровь; сдающему право первородства за меньше, чем чечевичную похлебку, меньше, чем запах чечевичной похлебки. Достаточно картинки на Интернете, чтобы человек перестал надеяться, верить, любить и начал завидовать, мучаться и вожделеть.
Роман Шторкин, сын либерального колумниста крупной газеты (по отцу) и околодиссиденствующей матери из околотворческих кругов, ставший вампиром – пожирателем человеческих душ – Рамой Вторым, пожалуй что самый зловещий монстр из галереи злодеев, извращенцев и подонков, описывать которых Пелевин большой любитель (и мастер-профессионал). Работает каждая деталь, начиная с социального происхождения. Ублюдки породили выродка. Обычно щедрый на гротеск, на этот раз Пелевин сдержал руку. Портрет Романа-Рамы изображает преднамеренно среднестатистическое. Молодой человек как молодой человек плавно превратился в махрового негодяя, слишком легко поверив, что основополагающая иерархическая структура, мировой фундамент – это пищевая пирамида. Потребление. Опытные вампиры объяснили. Высшее положение в такой иерархии принадлежит тому, кто потребляет какое-то уж совсем супер-пупер. Запредельное. Круче соловьиных язычков. Кровь и душу. Вампиры – нелюди, а отвечать за все будет человек. Уступивший кровопийцам, продавший бесценное за сходную (рыночную) цену; по легкомыслию, лености, трусости ставший или вампиром, или его покорной жертвой, он несет полную ответственность за свое вырождение.
Вывернутый наизнанку нравственный закон вывернутого наизнанку существования – изуродованная жизнь, подчинившая себя уродливым правилам, – определяет качественно иную связь с Небом. Над этой жизнью совсем другое Небо. Другая бездна. Она вселяет не благоговение, а отчаяние и ужас. Обещает не спасение, а гибель.
* * *
Великий русский прозаик закономерно стал героем его нового произведения.
Почему именно Лев Толстой?
Исчерпывающее объяснение дает любимое Толстым высказывание Канта: «Две вещи наполняют душу постоянно новым и возрастающим удивлением и благоговением и тем больше, чем чаще и внимательнее занимается ими размышление: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне. То и другое, как бы покрытое мраком или бездной, находящиеся вне моего горизонта, я не должен исследовать, а только предполагать; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования».
Мудрость немецкого философа соединяет судьбу Толстого, творческую задачу Пелевина, главную мысль романа. Опрокидывает расстояния. Сближает, казалось бы, взаимонедосягаемое.
Книга Пелевина рассказывает о том, как связь звездного неба с нравственным законом помогает восстановить утраченное сознание, защитить нравственный закон и на гребне победы, одержанной над злом, взмыть до самых до небес. Лев Толстой всю жизнь провел в поисках такой связи, нашел ее; поэтому для современников и потомков он был и есть символ, олицетворение и воплощение духовного подвига.
«Я» Толстого, его личность в ходе рискованных, целенаправленных нравственных экспериментов, замкнула на себя пресловутый «архетип Бога», преобразив в конечном счете обычного гения русской литературы в осязаемое богоподобие.
«Когда-то звезды в небе казались мне другими мирами, к которым полетят космические корабли из Солнечного города. Теперь я знаю, что их острые точки – дырочки в броне, закрывающей нас от океана безжалостного света. Ибо придет день, когда небо лопнет по швам, и свет ярости, которого мы себе даже не можем представить, ворвется в наш тихий дом и забудет нас навсегда».
* * *
После того как Пелевин закончил такими словами «Empire V», следовало ожидать, что, погрозив Апокалипсисом, в следующем сочинении он Апокалипсисом разразится. Полыхнет напалмом. Ожидания оправдались. Концу света отведено в новой книге центральное место. Вершителем судьбы мира выступает граф Т – персонаж, наделенный необычными свойствами – зыбкими правами переменной, состоящей в интимных отношениях с вечностью. История и начинается с того, что некий граф Т не может припомнить ровным счетом ничего ни о себе самом, ни о своей прошлой жизни.
Только на первый взгляд Т – литературное производное биографии Льва Толстого. И хотя этот факт невозможно и не нужно отрицать, важно также увидеть, что Т существует одновременно в нескольких измерениях, принадлежит разным областям, путешествует во многих мирах, и чем дальше, тем больше обнаруживает свою вездесущность.
Сравним внешность графа с образом из видения Иоанна Богослова: «Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и, обратившись, <…> увидел подобного Сыну Человеческому, облаченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом: глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его как пламень огненный <…> Он держал в деснице своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч» (Отк. 1: 12–16)
Чем не граф Т, ряженный в какую-то очередную хламиду, с золотым поясом мастера единоборств школы Утренней Звезды, с обоймой из семи смертоносных сюрикен и вылезающим изо рта обоюдоострым мечом.
(Меч изо рта, кстати, – классная примочка.)
Развитая по логике религиозного мифа биография великого русского писателя и духовного подвижника Льва Толстого разрешилась убедительным и достоверным явлением апокалиптического Иисуса Христа. Новым вочеловечиванием Бога, с чудесной прозорливостью предсказанным Иоанном Богословом. Но это не возвращение Иисуса Христа, в этом Иоанн ошибся. Обознался. Стороннему, непредвзятому наблюдателю совершенно очевидно, что видение Иоанна нисколько не похоже на известный жертвенный, благостный, всепрощающий образ Спасителя. Перед нами человеческое воплощение другой части натуры Великого Бога, той, которая ответственна за Всемирный потоп, Содом и Гоморру и прочие истребительные ветхозаветные зачистки. Христос Каратель – если угодно.
Буду резать, буду бить. А кто не спрятался, я не виноват.
Грозная вечность собирается в хмурые тучи, чтобы ударить молнией. Испепелить. Граф Т – это ее карающая десница. Олицетворенный нравственный закон, действующий против сквалыги, торгаша, стяжателя – современного предпринимателя, паразитирующего на литературе. На русской классике. В романе этого персонажа зовут Ариэль Брахман. Известно, что Пелевин любит выводить реальные лица из мутной среды под прозрачными псевдонимами на чистую воду. В данном случае, Брахман – образ собирательный. Совершенно верное решение. Указать пальцем на кого-то одного было бы ошибочным, только бы смазало картину, сведя распространенное явление к личному делу. Слишком много брахманов развелось. Их подлинные имена и фамилии всем хорошо известны. Решать надо разом.
По сюжету романа биография исторического Льва Толстого становится предметом коммерческой адаптации, проводимой под руководством злополучного Ариэля Брахмана. Воскрешенный к жизни Лев Толстой, утративший память, впавший в состояние амнезии, – это символ утратившей историческую память, забывшей себя России, и жертва наглого дельца и пройдохи, для которого великий писатель лишь предмет и средство наживы, но это еще и живая, сопротивляющаяся личность, укорененная в вечно живом архетипе коллективного бессознательного. В той самой основе основ, где рядом лежат архетипы самости и Бога. Как только они оказались затронуты бесцеремонным вторжением, божественные бездны возмутились, восстали и разверзлись – уничтожили оскорбителя, буквально смели его с лица земли.
Ариэль означает Лев. Этот грозный, казалось, всемогущий Лев (в переводе с еврейского на русский) оказался жалкой, писклявой мышкой. Не марая рук, Пелевин разобрался с ним, следуя рецепту Кота в сапогах, схарчившего колдуна – великана-людоеда, – скормил негодяя котенку. Лев-самозванец – пигмей, прикидывавшийся великаном, даже всхлипнуть перед смертью не успел, как оказался проглочен.
В процессе развития сюжета граф Т претерпевал множество изменений – к нему, беспамятному, возвратилась память, убитый – стертый из жизни, он сумел в нее вернуться, родиться, переродиться, найти самых неожиданных союзников и помощников.
Реальный, исторический Владимир Соловьев был одним из самых известных и ядовитых критиков моралистики Льва Толстого вообще и непротивленчества в частности. Достаточно упомянуть непримиримые «Три разговора», не говоря уже о частных письмах И.С.Аксакову, Н.Н.Страхову, А.Ф.Аксаковой. В письме к М.М.Стасюлевичу Владимир Соловьев обзывает Толстого полоумным. Направив Т в послушничество к Владимиру Соловьеву, Пелевин не просто устранил техническое препятствие, мешавшее кровопролитным боевым сценам. Пацифизм исторического Толстого, взятый в современный нам исторический контекст, оказался бы просто-напросто безнравственным капитулянтством. Предательством самого себя и высших принципов. Лев Толстой не мог оказаться предателем. По высшему нравственному закону он обязан был трансформироваться в карателя и мстителя, осуществляя таким способом высшую справедливость, выполняя личный долг, продолжая самосовершенствование и духовное восхождение.
Непротивление превратилось в свою полную противоположность.
Граф Т (пора, наконец, заметить, что буквенное обозначение – Т есть переменная времени) меняется именно потому, что в существенном он неизменен. Лев Толстой – вечен, как неизменна (вечна) сама высшая истина. Всесокрушительный гнев против врагов – это одна из форм ее выражения. Война и мир не исключают друг друга, они принципиально сближены соединительным союзом в целостность.
Традиционно в России нравственные аспекты находятся на попечении литературы. Традиция имеет свойство не только теряться или угасать. Присутствия даже одного-единственного настоящего писателя достаточно, чтобы традиция если не вернулась с полной силой, то вполне явственно возобновилась. Литература – строгий судья. Приговоры, вынесенные от ее имени, обжалованию не подлежат.
Подлежат исполнению.
Текст: Ефим Петрович Лямпорт — поэт, литературный критик
Источник: НГ Ex Libris