Собеседники не то чтобы оторваны от реальности в тиши своих библиотек — просто их реальность не менее, а то и более увлекательна.
Жан-Клод Карьер, Умберто Эко. Не надейтесь избавиться от книг! СПб.: Симпозиум, 2010
Перевод с французского и примечания О. Акимовой
Дискуссии на тему «убьют ли ридеры печатную книгу» ведутся уже давно, и конца им пока не предвидится. Оптимистически озаглавленная книга интервью Умберто Эко и Жан-Клода Карьера демонстрирует, видимо, наиболее продуктивный из возможных подходов к этому вопросу. Все аргументы за и против электрификации литературы никак не влияют на реальность и представляют собой чистую футурологию: будущее на то и будущее, что мы не можем знать заранее, что в нем приобретем. Зато, зная прошлое, мы понимаем, что можем потерять. Знаменитый итальянский писатель, ученый-медиевист и семиотик Умберто Эко не нуждается в представлении; его собеседник у нас известен меньше — по крайней мере, за пределами мира кино. Жан-Клод Карьер — романист, историк и сценарист, работавший с такими режиссерами, как Луис Бунюэль (в частности, «Дневная красавица» и «Скромное обаяние буржуазии» — дело рук Карьера), Милош Форман, Жан-Люк Годар, Анджей Вайда и проч., и проч. Однако в этой книге важнее другая его ипостась: так же как и Эко, он страстный библиофил, профессиональный читатель, знаток и собиратель книжных редкостей.
До последнего времени мы жили во вселенной Гутенберга, но время это, похоже, заканчивается. Эко и Карьер — два человека, знающие о книгах все или почти все, — препарируют уходящую эпоху, необыкновенно точно и увлекательно вскрывая механизмы, в силу которых технические характеристики носителя информации, то есть книги, в течение многих веков определяли устройство человеческого мышления. Например, какое значение для культуры имеют и долговечность книги — по сравнению с постоянно устаревающими современными носителями (достаточно вспомнить, сколько информации, бережно сохранявшейся на дискеты, большинству из нас уже просто не на чем прочитать), — и одновременно хрупкость, легковоспламеняемость книги (в пожаре или нацистском костре). Или, скажем, высокая стоимость книги: мне никогда не приходило в голову задуматься о том, что какая-нибудь драгоценная инкунабула, приобретаемая сегодня богатым библиофилом на аукционе, в момент своего появления на свет обошлась покупателю не дешевле, а пожалуй что, и дороже: далеко не всякий может позволить себе старинные книги, но в пятнадцатом веке мало кто мог позволить себе книги в принципе. А это значит, что с удешевлением процесса книгопечатания и тем более с эпохой интернета мы лишились важного механизма естественного отбора информации. Мы привыкли воспринимать культуру как сумму накопленных человечеством знаний, говорят нам Эко и Карьер, но в той же мере культура — это результат отбраковывания множества других знаний и выстраивания иерархии сохраненных. Это «апофатическое» определение культуры через отрицание того, чем она не является, и разнообразные выводы из него, на мой взгляд, один из самых интересных и важных сквозных сюжетов в книге. О том, чем грозит нам исчезновение этого механизма отбора, размышляет Умберто Эко:
«Каждая культура отсеивает знания, тем самым диктуя нам, что следует сохранить, а что предать забвению. В этом смысле различные культуры обеспечивают общее поле взаимопонимания, в том числе — общие ошибки. Понять, какую революцию произвел Галилей, можно только отталкиваясь от теории Птолемея. Нам необходимо пройти этап Птолемея, чтобы выйти на этап Галилея и осознать, что первый ошибался. Любая дискуссия между нами может вестись только на основе некоей общей энциклопедии. Я могу доказать вам, что Наполеон никогда не существовал, но только при том условии, что мы все трое до этого знали, что он существовал. В этом гарантия непрерывности культурного диалога. Диалог, творчество, свобода не могли бы возникнуть без подобной стадности. С Интернетом, который выдает вам все подряд и вынуждает, как вы только что сказали, отсеивать информацию не посредством культуры, а посредством собственных мозгов, мы рискуем обзавестись шестью миллиардами энциклопедий — что станет препятствием ко всякому взаимопониманию».
Другая важная сквозная тема — физиология письма. Эко во многих своих текстах сравнивает изобретение письменности с изобретением колеса — вещи, которую невозможно принципиально улучшить: «Можно считать, что письмо — продолжение нашей руки, и в этом смысле оно почти физиологично. Письмо — это технология коммуникации, непосредственно связанная с нашим телом. Раз уж его изобрели, отказаться от него невозможно». В традиционном представлении печатная книга как бы подразумевает рукописный черновик, но это уже давно не так. Нужно заметить, что человеку другого поколения в этом случае трудно разделить оптимизм Эко: положим, от книг мы избавимся еще не завтра, но уже сегодня огромное количество людей интеллектуального труда никогда не пишет от руки, включая писателей (которые, следовательно, не оставляют черновиков, тем самым в корне меняя работу филолога). Молодые родители выражают недовольство, что школьников по старинке заставляют корпеть над прописями, в муках приобретая навык, который им никогда не пригодится: похоже, в недалеком будущем единственными, кто пишет от руки, останутся фармацевты.
Между тем физиология — или технология — творчества непосредственно связана с его содержанием, чему Карьер приводит убедительный пример из своей области: «В современных американских экшенах или псевдоэкшенах, которые мы смотрим сегодня, ни один план не должен длиться дольше трех секунд. Это стало своеобразным правилом. Человек возвращается домой, открывает дверь, вешает пальто, поднимается на второй этаж. Ничего не происходит, ему не грозит никакая опасность, но эпизод разрезан на восемнадцать планов. Как будто сама техника несет в себе действие, “экшен”, как будто экшен находится внутри самой камеры, а не в том, что она показывает». В постоянном ускорении и отмене иерархии знания, о которых говорят собеседники, мне видится, в частности, одна из причин той перемены участи, которую претерпевает художественная литература. В другом месте тот же Карьер говорит: «Иногда кажется, что наш президент питает врожденную антипатию к “Принцессе Клевской”. Будучи человеком, который вечно спешит, он не видит никакой пользы в подобном чтении, о чем сообщает с настораживающим упорством». В нашей реальности подобное предположение звучит ностальгически умилительно (представьте себе, что москвичи, протестуя против реформы системы образования, вышли на улицы вслух читать «Бедную Лизу», — подобный случай, произошедший во Франции, упоминает Карьер), но ведь то же можно сказать о целой популяции людей, традиционно относимых к образованному классу, практически утративших свойственный этому классу интерес к художественной литературе. Опыт показывает, что литературе трудно сохранить свой авторитет без представления об иерархии и каноне, и восприятие читателя меняется медленнее, чем литературная норма, даже самая элементарная, вроде грамотности: требования к ней устарели так же, как необходимость помнить наизусть таблицу умножения.
Собеседники не то чтобы оторваны от реальности в тиши своих библиотек — просто их реальность не менее, а то и более увлекательна — недаром она после «Имени розы» породила детективы Артуро Перес-Реверте и Дэна Брауна. Книга полна курьезов («Когда в XIX веке в техасских школах решили преподавать иностранные языки, один сенатор решительно этому воспротивился, выдвинув такой вполне здравый аргумент: “Если Иисус обходился английским, значит, и нам не нужны другие языки”»); завораживающих историй, скажем, случайного обнаружения утраченной каталанской рукописи XIII века; экскурсов в природу человеческой глупости. Есть даже рекомендации по борьбе с книжным червем (средства два: «Циклон-Б» или вибрации старорежимного будильника). Более того, на поверку оказывается, что многие явления, которые мы считаем приметами новейшего времени, имеют аналоги в истории книгоиздания. Например, проблема пиратства и защиты интеллектуальной собственности: «Алессандро Мандзони опубликовал “Обрученных” в 1827 году и снискал огромный успех благодаря трем десяткам пиратских изданий по всему миру, которые, однако, не принесли ему ни гроша. Вместе с издателем Редаэлли из Милана и мастером гравюры Гонином из Турина он задумал сделать иллюстрированное издание и контролировать его публикацию выпуск за выпуском. Один неаполитанский издатель стал пиратски копировать их каждую неделю и потерял на этом все свои деньги».
А вот еще пример из области, близкой Жан-Клоду Карьеру: «…Это почти что инкунабула телевидения. В 1951-м или 1952 году Питер Брук поставил для американского телевидения “Короля Лира” с Орсоном Уэллсом в главной роли. Но эти передачи транслировались без всякой записи, и ничего не сохранилось. И вот оказалось, что “Король Лир” Питера Брука все же был заснят: во время трансляции фильма кто-то снимал экран на камеру. Сегодня это жемчужина коллекции Музея телевидения в Нью-Йорке. Во многом это напоминает мне историю книги». Возможно, все в мире повторяется, и в конечном счете наши пропавшие дискеты отбраковали лишнее надежнее сгоревшей Александрийской библиотеки. А значит, попытка Жана-Клода Карьера и Умберто Эко разобрать по литерам вселенную Гутенберга не только необычайно увлекательна, но и имеет футурологический смысл.
Текст: Варвара Бабицкая
Источник: OpenSpace.ru