Литература online. Даёшь модернизацию в литературе! Книга стихотворений Вадима Месяца «Цыганский хлеб». Поэзия Алексея Корецкого.
В нынешней России так легко «выбиться в люди» и так трудно заниматься любой созидательной деятельностью. Пространство поэзии Вадима Месяца — миф и сон одновременно. Стихи Алексея Корецкого — «пластическое искусство».
Наверное, у постоянных читателей моей часкоровской колонки возник вот какой вопрос.
Почему я снисходителен к одним литературным явлениям и беспощаден к другим?
Отчего я мягко журю не известного никому автора-провинциала (сознавая, что его тексты далеки от совершенства) и тут же жестоко браню журнального завсегдатая, признанного поэта-интеллектуала и законодателя моды (например, Аркадия Драгомощенко)?
Пробуждая спящих
Дело вот в чём.
…Есть страшное слово, применяемое к рыбе, «уснула». Рыба уснула. Навсегда.
На моих глазах вся Россия «засыпает». Словно рыба, вытащенная из воды.
Я редактор университетской газеты. Я сейчас не могу делать газету. Для моей газеты никто не пишет: ни студенты, ни преподаватели. Не так было 10 лет назад (тогда я стал редактором газеты). Я уж не говорю о том, что происходило 20 лет назад, в перестройку, когда наша университетская газета появилась.
Люди вокруг меня словно бы спят на ходу. Не хотят (и не могут) работать, учиться, творить. Никто ничего не хочет (и не может).
Я устал смотреть в глаза этой омерзительной Пустоты.
Я думаю о жителях несчастных российских деревень. Каково им… Нет отопления, нет газа, нет света (провода растащены вчистую), а селяне сидят в своих избах навечно, ждут невесть чего. Они боятся сделать шаг, боятся приехать в город, найти там работу, как-то заявить о себе. Они знают: их в городе сразу же убьют или изувечат. Либо ограбят. Либо засмеют (уж засмеют-то безусловно).
Я знаю, как робки, мнительны, просительны, боязливы вступающие в литературу. Как они стесняются читать на публике свои стихи.
Психологически Россия пребывает в ситуации феодализма. А для феодализма естественное правило: всякий, кто трудится, должен быть ограблен, унижен и осмеян — другого не дано (ведь труд — удел низших, смердов, презренных шудр).
Оттого в нынешней России так легко «выбиться в люди» и так трудно заниматься любой созидательной деятельностью. Даже если работать забесплатно, непременно придут разрушители и всё испортят, изломают. Чтобы работник-созидатель не мнил о себе лишнего.
Модернизировать Россию — вывести её из ситуации феодализма (и ввести в ситуацию модерна). Приучить людей к тому, чтобы они не боялись работать, творить. В том числе творить литературу. Пусть даже (поначалу) графоманию, но творить.
Вот почему я мягок к «пишущим массам» и беспощаден к «держателям корпоративного дискурса». Особенно к тем, кто устанавливает правила, делающие литературное творчество невозможным для «простых людей».
«Простой человек» может писать неумело, нелепо, смешно, безграмотно, но он не способен сознательно писать уродливо — без насилия над своей душой.
Слесарь, сельский учитель, продавец или сисадмин будут сочинять стихи, «как у Рубцова», «как у Асадова», «как у Верочки Полозковой». Хоть разбейся они в лепёшку, у них не выйдет, «как у Скидана» или «как у Фанайловой».
Скромный пейзажист не заделается Куликом-Бренером. Если же культурная обстановка сложится так, что Куликам-Бренерам будут доставаться все преференции, пейзажист забросит кисть в кусты, только и всего.
Когда все пейзажисты забросят кисти в кусты, не будет живописи. Будет кавээн под вывеской «живопись».
Потому-то Куликов-Бренеров имеет смысл погнабливать.
Более того, если кого и надо погнабливать, то именно Куликов-Бренеров. А не «наивных художников» и «самородков из глубинки».
«Самородки» бодрят Россию, не дают ей «уснуть». А Кулики-Бренеры, внедряя и повсеместно насаждая свои извращённые аксиологии, действуют как сильнейшее снотворное.
Зачарованная планета
Ко мне по почте пришла книга стихотворений Вадима Месяца «Цыганский хлеб» (М.: Водолей, 2009). Я прочитал её и стал думать, почему мне так дороги стихи Месяца.
На рубеже 80-х и 90-х в русской поэзии стала складываться очень интересная генерация постсимволистов.
Мальчики и девочки из культурных советских семей слушали Гребенщикова, пили чай под Боккерини, Бреля и кельтскую арфу, играли в буриме, писали стихи о далёких мирах.
Это были странные стихи, в них не было (или почти не было) ничего социального.
Сейчас эта генерация напрочь раздавлена последующими культурными наплывами, похоронена и забыта.
Я принадлежал к ней, вот почему я стараюсь молчать о своих стихах. Их время ушло.
Вадим Месяц — из наших, из постсимволистов. И издательство «Русский Гулливер», коим Вадим Месяц (со)руководит, при всей своей плюралистичности (а оно необыкновенно плюралистично — публикует поэтов в диапазоне от Бориса Херсонского до Сергея Соколкина и от Владимира Губайловского до Фотиса Тебризи), тяготеет именно что к постсимволизму.
Удивительность поэтики Вадима Месяца особенно заметна в его самых простых стихах из циклов «Цыганёнок» и «Царский подарок» (кстати, это мои любимые стихи Месяца).
Я корову хоронил,
говорил сестре слова.
На оплот крапивных крыл
упадала голова.
Моя старая сестра,
скоро встретимся в раю ―
брось на камушки костра
ленту белую свою.
Я корову хоронил…
Прозрачнейшая лирика с фольклорным призвуком. Но стоп! С чего и зачем лирическому герою хоронить корову? И почему это подаётся так спокойно как данность? Что за «оплот крапивных крыл»? Для чего сестре надо бросать на камушки костра белую ленту?
Да потому, что мы имеем дело с логикой сновидения.
В снах мы переживаем, помимо всего прочего, архетипические, мифологические ситуации. Вот почему сон есть миф, а миф есть сон.
А пространство поэзии Месяца — миф и сон одновременно.
Ты однажды приедешь в пустынный дом,
что, как сказочный лес, стал тебе дремуч,
но в густой паутине над косяком,
как и прежде, лежит серебристый ключ.
Где-то здесь, отвязав на дворе коней,
ты был должен остаться и вечно жить.
Ты войдёшь в шаткий мир нежилых теней,
для того, чтоб хотя бы цветы полить.
Ты однажды приедешь в пустынный дом…
Всё заколдованно, призрачно, безмолвно. Временами, будто бы ниоткуда, возникает нота пронзительная, берущая за сердце и в то же время мягкая, жалобная. Словно звук трубы в туманном осеннем парке.
Лиризм Вадима Месяца поразителен тем, что он совершенно внесоциален. Стихи Месяца нельзя назвать безлюдными — в них есть люди, но они пребывают вне общественных (политических, иерархических, семейно-бытовых) координат.
Это воплощённые архетипы, персонажи сказки или легенды, насельники давно прошедшего прамира или жители другой планеты (так похожей на Землю).
Кстати, меньше всего мне нравятся те стихи Месяца, которые как-то соприкасаются с социальностью. Они похожи на внезапно разбуженных лунатиков.
Вот, например, абсурдистско-патетические опыты в духе Гуницкого («Дантистка», «Визит постмодерниста», «Письмо другу»). Капустник, к тому же остывший, позавчерашний. Или поэма «Плач по рэкетиру» — любопытная и дающая много пищи уму. Но от неё остаётся впечатление, что Орфей по ошибке угодил в Валгаллу, и его заставляют слагать гимны дюжим павшим конунгам.
Древнескандинавский цикл Месяца «Несколько мифов о Хельвиге» куда уместнее и оттого симпатичнее.
Вообще Месяца тянет в мифологию — скандинавскую, цыганскую, индейскую. Он входит в мифы, словно в белый плотный туман. И, входя в мифы, Вадим Месяц «отключает голову».
Он сомнамбулически живёт, ходит, действует в пространстве мифа, не стараясь притянуть миф к реальности.
Может быть, так и надо?
Сверхплотное вещество
Нечаянная радость: я искал в интернете всякоразные материалы и вдруг наткнулся на полный сетевой вариант книги замечательного поэта Алексея Корецкого «Вирши завершения» (М.: Автохтон, 1999) вот здесь.
Книга эта вышла достаточно давно, но о ней мало кто знает. В своё время сам Константин Ваншенкин, потрясённый стихами Корецкого, носил их в литературные журналы. Вотще.
В редакциях задавали один и тот же вопрос: «А где этот мальчик публиковался раньше?» «В журнале «Хиппилэнд». «Ну, пускай возвращается в свой «Хиппилэнд», нам нераскрученные поэты не нужны».
Есть причины, максимально затруднившие раскрутку поэзии Алексея Корецкого. Она, эта поэзия, очень интровертна. И ещё: стихи Корецкого бескрасочные. Как античные статуи в наши дни.
Говорят, в эпоху античности все статуи были ярко раскрашены, но краски осыпались с веками. Какое счастье, что я не видал аутентичных пёстрых Венер и Аполлонов!
В ХIХ веке к стихам Корецкого критики применили бы словосочетание «пластическое искусство».
Корецкий работает не на красках и эмоциях, а на интонациях и ритмических вариациях.
Стиль Корецкого — в уникальном трёхслойном сочетании.
Богатой и густой, но в то же время подчёркнуто камерной, домашней, шёпотной, выбеленной лексики.
Стремительной, мускулистой, отчаянной (даже, пожалуй, затаённо истеричной, какой-то воющей) ритмики.
Глобально-метафизической тематики.
Щасливой Швеции, Швейцарии сонливой,
беззлобной Франции вершительный исход
и приснопамятной свободы суетливой
последний ход ―
пиеска «Мир с конца»
вестимо, света.
Доигрывая мертвеца,
Сын отвечает за Отца.
Из мёбиусова кольца ―
Мы ждём ответа.
Из цикла «Открывая военный сезон»
Читая стихи Корецкого, я вижу, как в них обычная поэтическая точность вдруг на моих глазах превращается в почти немыслимую сверхточность. Подобно тому, как просто плотное вещество в нейтронных звёздах становится сверхплотным. Кажется, что невозможно в несколько строф естественно вложить столько разнонаправленных смыслов. Ан нет, возможно…
Восхожденье рассвета
совершенно чужого неба.
Был разорван на Да и Нет,
а теперь — один.
И не вымолить вето,
так мгновенно разорван ребус.
Где стекается столько Лет,
не бывает глубин.
Глубина никогда
не одно и то же, что — бездна;
и слова «измерить» и «верить»
рифмовались не зря.
Но такая вода
Возвращает любому трезвость,
как бесценный опыт империй
обращает рабов в князья.
Стихи о смерти
Это из ранних стихов Корецкого. Его ранние стихи нравятся мне чуть больше, нежели поздние.
Текст: Кирилл Анкудинов, Майкоп
Источник: Частный корреспондент