У Саши Соколова нет Бога, нет Отечества, нет Любви. Только Стиль.
Бродский и Саша Соколов: почему, открыв нового писателя, нобелевский лауреат затем гнобил его? Саша Соколов и Набоков: почему известному мизантропу поглянулся начинающий автор?
Изумительный переводчик русской поэзии на немецкий Пауль Целан предпослал одному из своих оригинальных стихотворений эпиграф из Марины Цветаевой. Эпиграф, правда, искажённый.
«В сём христианнейшем из миров поэты — жиды!» — сказано у Цветаевой.
«Все поэты — жиды», — цитирует (по-русски) Целан.
Смысл едва ли не противоположный.
И к тому же легко поддающийся реверсированию в передоновском духе:
«Жиды во всём умные, и в ученье, и во всём. Если бы жидов пускали в профессора, то все профессора из жидов были бы…»
«Поэты — изгои в мире, ибо он принципиально чужд поэзии» — вот что подразумевает Цветаева.
«Поэты — изгои» — так (упрощённо) интерпретирует её слова Целан, если кто забыл, автор «Фуги смерти».
Целановское изгойство (оно же жидовство) ситуационно, социально, статусно можно попробовать преодолеть (хотя сам поэт и сорвался с моста Мирабо в бездну).
Можно положить на это преодоление жизнь.
Таков случай Бродского.
Цветаевское изгойство экзистенциально, и поэтому преодолеть его невозможно. Таково проклятье Агасфера.
Таков случай Саши Соколова.
Бродский и Соколов
Имена Бродского и Саши Соколова сопрягаются и противопоставляются прежде всего архетипически, хотя и житейских встреч и невстреч хватало с избытком.
Именно Бродский, работая в издательстве у Проффера, «открыл» Сашу Соколова, распечатав показавшуюся ему поначалу анонимной рукопись «Школы для дураков».
И он же вознамерился «закрыть» этого неленинградца и нееврея, усиленно отговаривая Проффера от публикации «Школы…»: так, мол, у нас в Питере писали году эдак в 1968-м…
И потом, когда книга благодаря восторженному отзыву Набокова (что само по себе примечательно!) всё же увидела свет и стала интеллектуальным бестселлером, будущий нобелевский лауреат давил и гнобил её автора так последовательно и упорно, словно у них имелись какие-то серьёзнейшие личные счёты.
Давил и гнобил, как какого-нибудь Бобышева.
Правда, в случае с Сашей Соколовым никаких личных счётов не было и быть не могло.
Только бизнес.
В ответ Саша Соколов без обиняков назвал Бродского главарём русской (по преимуществу ленинградской) литературной мафии в Америке.
Хотя дело обстояло всё же сложнее.
В Америке есть место лишь для одного русского писателя, утверждал Бродский.
Имея в виду, естественно, писателей сопоставимого возраста: с авторитетом Солженицына или того же Набокова, земную жизнь пройдя до половины и очутившись в сумрачном лесу, Бродский вынужденно смирился.
Хотя и Солженицын что-то с его стороны недоброе почуял — и со всегдашней мстительностью уже в новом тысячелетии обрушился на стихи Бродского, правда на редкость неуклюже.
В Америке есть место лишь для одного русского писателя.
Но в каком смысле ― место?
Жизненный простор или вакансия поэта?
Которая, как вы наверняка знаете, опасна, если не пуста.
И то и другое.
Маугли интересен и забавен, только пока он сингулярен.
Именно сингулярностью он и интересен.
Да и «человек ниоткуда» (в исполнении молодого Юрского, что уже ближе к теме) тем более.
Да и Каспар Хаузер, которого, правда, всё же приходится на всякий случай убить.
К неприятию Бродским Саши Соколова (и некоторых других писателей-эмигрантов) есть любопытная историческая параллель.
Лет триста назад первыми вышли из западноевропейских гетто люди исключительной творческой одарённости — художники и музыканты.
Вышли — и оказались обласканы.
И они же чуть погодя принялись убеждать своих могущественных, а порой и августейших, покровителей в том, что массовому выходу западноевропейского еврейства из гетто следует воспрепятствовать.
Да и никого больше выпускать не надо.
Пусть сидят у себя в гетто.
Потому что в каждом крошечном «княжестве Вюртемберг», которое, по слову Гейне, можно ненароком унести с собой на подошвах, место было только для одного еврейского художника, для одного еврейского музыканта, для одного «еврея при губернаторе»…
А ведь «жиды во всём умные, и в ученье, и во всём».
И русские писатели, кстати, тоже.
Правда, Бродский протежировал в Америке многим, но только заведомым, как показало время, посредственностям.
Так, по мысли эмигрантского писателя Юрия Милославского, Бродский издевался над ненавистным ему институтом кураторства.
Ах вот как, вы и меня признаёте куратором? Куратором русской прозы? Куратором русской поэзии? Вот и получите от меня в подарок какого-нибудь Гандельсмана! Моего же собственного эпигона и имитатора…
Запальчивая (но в целом верная) логика Милославского заставляет его объявить посредственностью даже Сергея Довлатова только на том основании, что тому протежировал Бродский, хотя это, разумеется, уже перебор.
Но ещё любопытнее заступничество за «Школу для дураков» и последующий интерес к её автору со стороны Набокова.
Соколов и Набоков
Не потому, что он мало кого хвалил.
(И практически не хвалил никого из русских.)
И не потому, что «Школа для дураков» ему понравилась.
Да ведь наверняка и вправду понравилась.
И не потому, что стиль Саши Соколова похож на набоковский.
(Не так уж он и похож.)
А вот архетипическое родство и впрямь присутствует — и оно-то, на мой взгляд, 75-летнего мэтра в дебютном романе безвестного неофита и привлекло.
Родство душ, сомневающихся в том, что они именно души, а не ритмико-синтаксические фигуры.
Бродский — изгой в целановском смысле.
Изгой, преодолевший своё изгойство.
(Ну или почти преодолевший.)
Положивший на это жизнь.
А Саша Соколов — изгой в цветаевском смысле.
Не жид, а Вечный Жид.
Агасфер.
Таким был и сам Набоков.
Человек ― это стиль?
Нет, скорее уж у человека (у такого человека, у такого писателя) нет ничего, кроме стиля.
Нет Бога, нет Отечества, нет Любви — только Стиль.
И это не хорошо и не плохо.
Это просто-напросто неизбывно.
Текст: Виктор Топоров
Источник: Частный корреспондент